Мы никогда…
Голос Старика прозвучал как удар хлыста:
– Молчи!
Джонни не мог не повиноваться, слишком глубоко въелась привычка. Старик дрожал, глаза его страстно сверкали.
– Обоих моих детей! От тебя чума на меня и на всю мою семью. Мой сын – слабовольный развратник, который тщится спрятаться среди развлечений и удовольствий. Я даю ему возможность уничтожить тебя, и когда он это сделает, может, он станет мужчиной. – Голос Старика теперь звучал напряженно и болезненно. Он с усилием глотнул, у него перехватило горло, но глаза его не смягчились. – Мою дочь преследует похоть. Ты разбудил эту похоть, и она пытается уйти от своей страсти, от своей вины. Твое уничтожение освободит ее.
– Вы ошибаетесь, – крикнул Джонни, отчасти протестующе, отчасти с мольбой. – Позвольте мне объяснить…
– Вот как все будет. Я сделал тебя уязвимым, привязал тебя к гибнущей, парализованной и терпящей крах компании. На этот раз мы от тебя избавимся. – Старик дышал тяжело и быстро, как бегущая собака. Дыхание у него прерывалось, было видно, что ему больно. – Бенедикт уничтожит тебя, а Трейси будет свидетелем этого. Она не сможет помочь тебе, ее наследство я тщательно обезопасил, у нее нет контроля над капиталом. Твоя единственная надежда – «Зимородок». Но он превратится в вампира и выпьет всю твою кровь! Ты спрашивал, почему я систематически переводил деньги «Ван дер Бил дайамондз» в другие мои компании? Теперь ты знаешь ответ.
Губы Джонни шевельнулись. Он побледнел. Голос его прозвучал негромко, он почти шептал.
– Я могу отказаться подписать гарантию.
Старик мрачно улыбнулся, в его улыбке не было ни тепла, ни радости.
– Подпишешь, – хрипло сказал он. – Гордость и тщеславие не позволят тебе отказаться. Видишь ли, я тебя знаю. Я изучал тебя все эти годы. Но даже если ты откажешься, все равно я тебя уничтожу. Твоя доля перейдет к Бенедикту. Тебя выбросят. Выбросят. Мы наконец-то с тобой покончим, – голос его упал. – Но ты подпишешь. Я знаю.
Джонни невольно умоляюще протянул к Старику руки.
– И все это время… Когда я оставался с вами, когда я… – У него сел голос. – Неужели вы никогда ничего ко мне не чувствовали, вообще ничего?
Старик сел в свое кресло. Казалось, самообладание вернулось к нему. Теперь он заговорил тихо, кричать больше не было необходимости.
– Вон из моего гнезда, кукушонок. Убирайся – лети! – сказал он.
Выражение лица Джонни медленно изменилось, на скулах заходили желваки. Он расправил плечи, агрессивно выставил вперед челюсть, сунул руки в карманы, сжав их в кулаки.
Кивнул в знак того, что понял.
– Понимаю. – Снова кивнул и вдруг улыбнулся. Улыбка вышла неубедительная, рот у него дергался, в глазах застыло выражение преступника, убегающего от преследователей. – Ладно, злобный старый ублюдок. Я вам покажу.
Повернулся и, не оглядываясь, вышел.
Лицо Старика отобразило глубокое удовлетворение. Он захихикал, но тут у него перехватило дыхание. Он закашлялся, и боль в горле заставила его ухватиться