более мощной кульминации в репризе, хотя, казалось бы, мощнее некуда. Его пьеса втрое превосходила пьесу Виктора, она длилась дольше двадцати минут и парадоксальным образом приводила к победе любви над смертью, хотя у Виктора в подобный исход едва ли можно было поверить. Тема смерти в репризе звучала грозно, маршировала тяжёлой поступью в низком регистре, словно похоронная процессия – но тема любви одолевала её и, будучи столь нежной и мечтательной у Виктора, у Ивана становилась ликующей и торжественной.
К концу её Шабунин всё больше растягивал каждую интонацию, каждую ноту сопровождал всё более сложными пассажами, всё более густой фактурой, так что публика диву давалась, как можно исполнить такое всего на одном рояле и всего лишь двумя руками. Казалось, весь диапазон инструмента звучит у него в одновременности. Знаменитые белые колонны Большого зала сотрясались от грохота. На всю клавиатуру разлил Иван си-мажорное трезвучие, дольше минуты дал ему дозвучать – и оно будто потекло дальше за пределы клавиатуры и разлетелось по всему залу, резонировало со стенами и люстрами, наполнило собой воздух и обдало публику, словно порыв ветра.
После этого слушатели какое-то время не могли опомниться, прийти в себя и осмыслить услышанное. Не знали, как реагировать на это. Секунд десять в зале царила полная тишина – ни малейшего шороха, ни малейшего скрипа. Иван сидел за роялем, отвернувшись в сторону и закрыв глаза. Он не был в поту и слезах, как когда-то Виктор – он был на удивление спокоен. Даже румянец сошёл с его тонких щёк. Наконец публика взорвалась овациями и минут десять аплодировала ему стоя. А он стоял перед ней с очень странным выражением лица – будто всё это не нужно ему, уже успело ему надоесть, он сделал то, что должен был, и теперь хотел лишь, чтобы мы скорее закончили хлопать и отпустили его домой.
То, что двадцать лет назад представлялось шедевром – оказалось лишь стартовой площадкой для подлинного шедевра. Тренодия Виктора подарила ему лишь недолговечную популярность – Тренодия Ивана навеки вписала его имя в историю музыки. Пьеса Челестинского была лишь поразительно красивой, чувственной, дёргающей за душу музыкой – пьеса Шабунина сразу же стала классикой, по масштабу гениальности сопоставимой с концертами Рахманинова. И даже если он ничего больше не напишет – он навеки останется на страницах учебников и его будут изучать студенты консерваторий. Стилистика, им нащупанная, оказала влияние на всех формировавшихся тогда музыкантов, дала старт целой композиторской школе и оставила неизгладимый след в развитии русской музыки. Иван совершил настоящий прорыв, что казалось немыслимым в эпоху упадка академической музыки.
Каким бы великим музыковедом вы ни были – если вы не слышали Тренодию Виктора, вы ни за что не нашли бы то место, где кончается его музыка и начинается музыка Ивана. Получилась цельная и неделимая композиция, и у слушателя создалось устойчивое впечатление, будто так было изначально задумано. При этом