не предвидится. Пока… Я не женат, если тебе это интересно. Был дважды – но оба брака оказались такими же неудачными, как первый.
– Про тебя не скажешь, что ты износил хотя бы один башмак, прежде чем снова жениться. Погуливал, наверное, задолго до нашего расставания, а за праведным гневом по поводу моих измен прятал чувство вины за свои.
– Думай, что хочешь… – Он посмотрел на часы.
– Восемнадцать лет… Из жизни не так просто выкинуть. Я хочу тебе сказать, что ты был и остаешься лучшим мужчиной моей жизни!
– Взаимно. – Он вынул из стаканчика салфетку с резными краями и вытер лоб. – Мы оба охотились на безрыбье…
– Так зачем ты меня позвал, Илюшенька? А то время идет, а мы все еще церемонию обнюхивания не завершили. Чего хотел-то? Денег занять? Так я бы рада, да тумбочка с твоим уходом опустела. Кстати, у Сонечки принтер сломался, а Анечка хочет пойти на курсы дизайнеров. Если захочешь помочь… изыщешь возможность, будем благодарны.
– Про занять я понял: это ты – чтобы укусить в очередной раз? Знаешь ведь, что у женщин я не занимаю.
– Мужской шовинизм в сахарной пудре джентльменства? За это я тебя, Кац, и бросила. Шовинизм – это не когда не занимают, а когда возводят это в принцип да еще и помахивают перед носом у униженного. Каким ты был, таким остался… Ладно, мне некогда. Выкладывай, чего хотел.
– Мы тут, группа сотрудников, едем в отпуск на пару недель. Все детей берут, вот и я решил… Может, отпустишь девочек со мной?
– Да я не против, но они, боюсь, не согласятся. У них купальники уже старенькие, и джинсы потерлись или малы. Я не успею их одеть, даже если б могла.
– Это не твоя забота. Раз я их везу… – Илья расплатился с официантом, встал и махнул ей рукой. – Счастливо!
– Мне еще чашечку кофе с ликером, – попросила она официанта и закинула ногу на ногу. А если бы пошла следом за ним, то увидела бы, что, прежде чем покинуть кафе, он вошел в туалет и никогда уже тот Кац – неприбранный, неухоженный, помятый – оттуда не вышел. Зато вышел красивый подтянутый джентльмен в белой шляпе, светлом летнем костюме с иголочки, в новеньких туфлях в тон костюма. Если бы вошла в мужской туалет, то обнаружила бы в мусорной корзине мешок со знакомой клетчатой рубашкой, мешковатыми брюками и старыми нечищеными ботинками. А если бы мушкой укрылась в его усах, то увидела бы, что, быстро надев на безымянный палец обручальное кольцо, он подошел к стоящей за углом серебристой Ауди, в которой сидели три красотки: две совсем юные, как две капли похожие друг на друга и на него, и одна лет тридцати, – поцеловал всех по очереди и сел за руль под их одновременное «ура!», «салют, Ла-Вегас» и «дожить бы до полуночи!», заглушаемое радостными аплодисментами. А еще она увидела бы, что он достал из кармана разрешение на выезд в Штаты на ПМЖ – на всех четверых, и паспорта с готовыми визами.
– Ну как все прошло? Долго уламывал? – глядя в зеркальце и подправляя помаду после поцелуя, спросила старшая.
– О чем ты? Рада, по-моему. Ей себя бы прокормить…