содержащих двенадцать стеклянных миниатюр, портреты двенадцати королей!
Вокруг залы выходили из стены большие медные павильоны.
Забавный персонаж, чья древность так резко контрастировала с металлической современностью этой залы, сидел перед клавиром и касался клавиш; он нажимал на клавиши, и они оставались запавшими; когда он вышел из павильона, я неотчетливо слышал странный шум и продолжение, прежде, не имевшее для меня смысла.
Одно мгновение незнакомец со вниманием вслушивался в эти шумы. Вдруг он поднялся, сделал жест, и женственный, и театральный, протянув правую руку, а левую положив на сердце. Когда шла процессия, он воскликнул:
«Королевский отшельник! О страна Спокойного Утра! Заря поднялась понемногу наконец на твоей территории, и уже в твоих монастырях монахи поднимаются с молитвами, которые доносит до меня этот точный аппарат в виде бормотаний. Я слышу шорох хлопчатобумажных замасленных одежд людей из народа, буря милости плачет средь сутолоки бедных людей. Я слышу также бронзовые колокола Сеула. В твоем голосе можно различить жалобу ребенка. Я слышу движение кортежа. Он следует со своим прекрасным синьором, великолепным господином Ланг Баном в седле. Если днем я еще надену бледный пурпур, который не подходит никому, кроме меня, Короля Луны, я посещу твою красоты и узнаю твои прелести и земли, о которых все говорят как о наслаждении.
И так как послышались слова того, кого я узнал, как Людвига II Баварского, я увидел, что популярное в Баварии мнение тех, кто думает, что их несчастный и безумный король не умер в темных водах Штарнбергзее, истинно. Но далекие возгласы, которые доносились из печального королевского уединения, слишком настойчиво звали меня, так что я мог покинуть свое место и двинуться к очарованию, которое вело меня на землю белых одежд; я чутко вслушивался в бормотание зари, и мне послышался шум прачек, без конца стучащих по белью и святым одеждам бесконечными ударами палок, утюгами для глажки, как если бы белая заря сама, как мы, стирала и гладила бы.
Потом августейший утопил шиньон в озере Штарнберг, уложив его одним прикосновением, и из дополнительных бормочущих слов короля я понял, что шумы, доносившиеся до нас, создают любовную атмосферу Японии в момент восхождения зари.
Совершенные микрофоны, которые король имел в своем распоряжении, позволяли слышать под землей самые далекие шумы земной жизни. Каждое прикосновение приводило в движение микрофон, настроенный на то или иное расстояние. Теперь это были отголоски японского пейзажа. Ветер дышал между деревьями, там должна была быть деревня, так как я слышал смех слуг, рубанки столяров и каскады ледяных фонтанов.
После другого прикосновения к прибору, спустившись, мы курили, восхищенные полным утром. Король приветствовал социалиста из Новой Зеландии. Я слушал свист гейзеров горячих источников.
Вдруг это прекрасное утро продолжилось на мягком Таити. Вот мы идем по Папейете, там бродят все неприличные женщины