адекватного зарплате внимания, воскликнула как-то: «Жертвенница ты наша!» То ли она хотела меня таким образом поблагодарить, то ли обидеть, но титул этот, безусловно, не был высосан из пальца или снят с пролетающего мимо облака, поскольку позывы всех одарить уже тогда были моей отличительной чертой. Согласитесь, это все-таки лучше, чем обобрать. Поэтому, если любимый, будучи вынужденным, следит за питанием и предпочитает пиву кефир, почему бы не пожертвовать всего тридцать две, что ли, копейки за бутылку свежего кефира в Москве, не сесть в пролетающий мимо самолет и не доставить ему лично столь благородный напиток в Карачаево-Черкессию, где он пребывает в командировке?
Накануне того дня, когда он улетал в командировку под названием «творческая встреча с народным артистом Советского Союза», мне выдали гонорар за съемки в фильме «Срок давности», где я изображала рабочую на стройке, сидела на деревянном ящике, в стандартном комбинезоне и прилежно повязанном платочке рядом с Натальей Гундаревой и пила… что бы вы думали? – кефир. Ну, трогательная деталь, не более того. На самом деле понесло меня в такую даль не на почве кефира, конечно. Просто в руках были деньги, на календарном листке – красные цифры воскресения, в любящем сердце – тоска, а в смышленой голове – озарение: в командировке он как бы и не женат вовсе. Доступен – в хорошем смысле слова. К нему можно запросто подойти изящной походкой обычной поклонницы, поздороваться за руку, безнаказанно выразить ему свои чувства и даже взять автограф. Там, далеко от Москвы, он – свободен, он – мой. Это ли не повод для вручения ему кефира? А не указующий ли перст, не знак ли то обстоятельство, что жила я тогда напротив городского «Аэровокзала», где в одном из многочисленных окошек, выстояв, правда, душную очередь, можно было купить билет, зарегистрироваться, сесть в удобный автобус «Икарус» и выгрузиться уже безвозвратно прямо у трапа самолета в Домодедово?
Он позвонил в воскресенье утром, был нежен и беззаботен, и на свою беду (или нечаянную радость?) поведал мне, куда именно улетает на целых три дня.
В коммунальном коридоре никого не было. Я говорила с ним открыто, не подбирая слов. Когда пьянящий разговор был грубо придавлен тяжелой трубкой допотопного телефонного аппарата канцелярского вида, мне стало до того тоскливо, что я не сразу вернулась в свою комнату, а еще минут пять продолжала сидеть, маниакально разглядывая аккуратные дырочки на кружевной салфетке под телефоном. Потом резко, делово, не допуская малейшего сомнения, стала собираться туда, где никогда не бывала.
В небольшую сумку кинула самое необходимое. Оделась без мороки, но все-таки учитывая, к кому лечу. На светофоре задумалась, правильно ли я поступаю, но стоило загореться зеленому, перешла через Ленинградский проспект, словно через Рубикон.
Очередь на «Аэровокзале» рассосалась незаметно. Свободные места на рейс стали еще одним «за». Я не увидела