света. Они забросали солдат шуточками, словно шариками из пыли, парни стали смеяться и, оторопев от неожиданности, сгрудились в кучу. Та, которую он выбрал, вернее, выбрала его она – подошла и тронула за руку, – в блузе, застегнутой только на две нижние пуговки, спросила наверху сладким надтреснутым голосом, как он хочет – включить свет или выключить, и, когда он сдавленным голосом ответил «выключить», засмеялась, а после улыбалась, добродушно приговаривая:
– Молодец, мальчик. Ты просто молодец. Да-а-а-а. Ты уже ученый.
И когда все кончилось, он – по усталым складкам в уголках ее рта и еще по тому, что она ни за что не хотела полежать с ним рядом, а упрямо поднялась, села на край металлической кровати и уставилась в зеленое ночное небо за темным окном, – понял, что она просто играла свою роль. Его разозлила ее немая спина с желтовато-белой полоской бюстгальтера, он схватил ее за плечо и грубо повернул к себе. В полумраке тяжелые тени ее грудей казались такими беззащитными, что он отвернулся. «Милый, ты ведь только за один раз заплатил», – проговорила она ему в ухо. Славная бабенка, ее только деньги интересуют. Снизу тихо доносится лязганье из кузовной мастерской. Этот шум успокаивает его, говорит, что он в безопасности, и, пока он тут прячется, люди заколачивают гвоздями все на свете, и его сердце шлет из темноты привет этим бесплотным звукам.
Сны ему снятся какие-то пустые и смутные. Ноги дергаются. Губы шевелятся. Когда он поворачивает глазные яблоки, оглядывая внутренние стены поля зрения, кожа век трепещет. В остальном он безобиден, словно труп. Нож солнечного света медленно перемещается вниз по стене, разрезает ему грудь, монеткой падает на пол и исчезает. Окутанный тенью, он внезапно просыпается, и его призрачные голубые радужки шарят по незнакомым плоскостям в поисках источника мужских голосов. Голоса раздаются внизу; судя по грохоту, люди передвигают мебель и, разыскивая его, описывают круги. Но раздается знакомый звучный бас Тотеро, и, кристаллизуясь вокруг этого центра, шум внизу принимает форму звуков, сопровождающих игру в карты, выпивку, грубые шутки и дружеские беседы. Кролик ворочается в своем жарком логове, обращает лицо к прохладному товарищу-стене и сквозь красный конус сознания снова проваливается в сон.
– Гарри! Гарри! – Голос дергает его за плечо, ерошит волосы. Кролик откатывается от стены, ища глазами исчезнувший солнечный свет. В тени беспокойной темной глыбой сидит Тотеро. Его грязно-молочное лицо, перекошенное улыбкой, наклоняется вперед. От него попахивает виски.
– Гарри, я нашел тебе девушку!
– Здурово. Тащите ее сюда.
Старик смеется. Смущенно? Что у него на уме?
– Это Дженис?
– Уже седьмой час. Вставай, Гарри, вставай, ты спал как дитя. Мы уходим.
– Зачем? – Кролик хочет спросить: «Куда?»
– Питаться, Гарри, обедать. О-Б-Е-Д-А-Т-Ь. Вставай, мой мальчик. Неужели ты не голоден? Голод. Голод. – Он явно рехнулся. – О, Гарри,