юшка была.
Аркаша крепче прижалась к отцу, обхватив его могучую шею ручонкой.
Ах, юшечка,
Да ты с петрушечкой.
Поцелуй ты меня,
Кума-душечка!
Обладая насыщенной, бархатной силой центрального баса в нижнем регистре, он, как всегда, сделал окончание особенно эффектным:
Да, ну, па-ца-луй, па-ца-луй,
Кума-душечка! Э-э-э-э-э-х!
Вокруг раздались аплодисменты. Кто-то крикнул «Браво!» И Аркаша, повинуясь порыву, прильнула к родной щеке отца.
***
Снимок, который она сейчас держала в руках, они сделали по дороге домой, зайдя в мастерскую фотографа… Из воспоминаний ее вырвала мелодичная трель звонка. Аркадия Павловна стряхнула с себя оцепенение и, нажав на рычаг, направилась встречать гостью в большую прихожую. Варя уже открыла дверь и впустила Беллочку.
─ Я заждалась вас. Ну, что же так долго?
─ Аркадия Павловна, вы чудесно выглядите сегодня. Сейчас все сделаем. Я приготовила вам питательную маску. Сначала подпитаем кожу, ну а макияж постараюсь сделать чуть более торжественным, чем всегда. Вы как, не против? У вас сегодня фото– или видеосъемки будут?
─ Нет, Беллочка, сегодня будут только гости. Но я должна быть красоткой.
Аркадия Павловна в предвкушении косметической процедуры звучала капризно и слегка кокетливо. Но все знали, что это также раз и навсегда установленный и неукоснительно соблюдаемый всеми ритуал.
Они всегда начинали разговаривать только после того, как Аркадия с помощью Вари вновь перебиралась с косметической кушетки, где обычно дремала, принимая расслабляющие процедуры для лица, на свое кресло. Белла уже давно обращала внимание на фотографию в винтажной рамке, на которой Аркадия Павловна была запечатлена в театральном костюме и шляпке барышни второй половины XIX века.
─ Аркадия Павловна, всегда любуюсь вашей фотографией. Уж больно хороши!
─ Ах, этой… На ней я в гриме и сценическом образе Ларисы Огудаловой.
Она старалась капнуть в свою реплику немного равнодушного недоумения, хотя в глазах уже зажглись озорные искорки, делавшие их живыми и лукавыми, несмотря на возраст.
Белла любила слушать воспоминания актрисы. Она искренне восхищалась Аркадией. Как только Фротте начинала рассказывать истории из своей жизни, которые сама называла «преданиями старины глубокой», она преображалась прямо на глазах: в хрустальных интонациях голоса появлялся молодой задор, в глазах ─ поразительный блеск. А как она умела актерски, в лицах отыграть любой диалог, точно передавая речевую самобытность собеседника. Такая подача всегда вызывала улыбку. Кроме того, несмотря на превалирующее чувство собственного достоинства, в своих воспоминаниях Аркадия могла быть пикантно иронична по отношению к себе, да что говорить, умела едко посмеяться над собой. И это ее свойство подкупало и располагало к ней любую аудиторию. В наш сумасшедший век мы все куда-то спешим, продираемся сквозь преграды, торопимся чувствовать, на бегу разговариваем, излишне суетимся и, конечно, много при этом неотвратимо теряем. Белла еще раз