все меньше – под ножами наров, от яда шурхейров, от катастроф и случайностей шейри гибнут. Ты вряд ли застанешь тот день, когда последний шейри покинет Реналлон. Но время это не за горами. И когда мы уйдем, от нас не останется ничего. Все, когда-то созданное нашими прародителями, стало прахом. А дети Леса не создают ничего, что переживет их.
– Слушай, я все никак не могу выбросить из головы горожан. Вы что же, хладнокровно их всех убьете?
– Да.
– И женщин, и детей?! – Линд вскочил на ноги, пошатнулся. Перед глазами потемнело. Он уселся обратно на лежанку.
– Не кипятись и не дергайся. От тебя и так осталась треть того самоуверенного бродяги, который чуть не наступил на меня в Остодате. Да, смерть ждет всех. Жрец постарался, чтобы все узнали нашу тайну. Ты вот можешь гарантировать, что никто из этих женщин или детей не разболтает о ней? Когда на кону жизнь всего нашего народа, цена прочих жизней становится ничтожной. Если бы я не был уверен в тебе, ты бы разделил участь горожан.
– То есть ты можешь говорить от имени всего Леса?!
Дерево закряхтело. Линд не сразу сообразил, что его собеседник смеется.
– Ты иногда невероятно забавен, человек. Шейри Дернила нет, он – часть великого Леса. С сохранившимися частицами своей личности. Помнишь, я говорил про суть души? Вот она и говорит с тобой. Облекает мысли в слова. Но мысли эти – мои. Леса.
Линд поджал губы, борясь с желанием выть или ругаться. Слова страж-древа прорвали плотину, и в душе его разлилось горе и отчаянье.
– Ничего не поделаешь, – донеслись до него тихие слова. – Так заведено многие эпохи назад, и не в наших силах это изменить.
– А вы хоть пытались? – с горечью спросил Линд. – Снова стать живыми? Не зависеть от леса?
– А ты бы хотел перестать дышать? Не зависеть от воздуха?
– Хотел бы…
– Вот поэтому нам вас не понять. А мы не хотим и не можем. Только не заводи ту же песню – вы, мол, куклы… Шейри – живые, из плоти и крови. Да, они отличаются от вас и не могут иметь с вами общих детей… Но им знакомы и боль, и любовь, и горе. И они так же смертны, как все живое. Разница лишь в том, что, прожив жизнь, они становятся деревьями, а вы – перегноем, на котором растут деревья.
«Трупоеды!» – с непонятной для себя злостью подумал Линд.
– Можно сказать и так, – согласилось дерево. – Но, даже став древом, мы еще долго испытываем отголоски прежних чувств. Поэтому я сейчас говорю с тобой. Этого требует душа Дернила. И ему больно и горько оттого, что его сын погиб.
– Да, – глухо проговорил Линд. – Я не уберег…
– Не старайся взять на себя всю вину мира. Да, мне бы хотелось, чтобы мой сын стал твоим другом и напарником. Но Рагнил был вполне взрослым, чтобы самому выбрать свою судьбу. Он мог уйти за стену – никто не остановил бы его. Но тогда погибли бы Агерол и остальные. А ты в то время был слишком мертвым, чтобы на что-то повлиять.
– Чем же жизнь Агерола настолько ценнее жизни твоего сына?
– Умерь язвительность, человек. Мне, осколку