опасаться, что я смогу его защитить, я обладаю очень большим влиянием… У него сдали нервы. А мои нервы, думаете, в порядке? Я уж не спрашиваю о ваших… Мы живем в ужасное время, время беззакония, нам необходима слепая вера, надо действовать с удвоенной энергией, чтобы не погибнуть, чтобы все не погибло, я хотел сказать, ибо он, вы и я значим так мало! Я еще могу сжечь его письмо, добиться для него прощения… Разумеется, ему придется возвратиться; но я обещаю ему интересную работу в сфере хозяйственного планирования, работу нелегкую. О нем забудут, затем вознаградят, и когда-нибудь он еще будет благодарить меня за то, что спас его от самого себя…» Вот, Саша. Кранц умоляет тебя о встрече, хотя бы самой короткой. Я уверена в его искренности…
– Ах, ты уверена…
Д. похолодел. Не следовало с ней встречаться! Глупая сентиментальность, воспоминания о героическом времени и все такое прочее. Сколько раз Кранц говорил уже подобные вещи? И сколько человек дали себя обмануть и погибли? Если он искренен, что не так уж невероятно, то искренна ли система? Система плюет на искренность Кранца и идет своим путем. Я поступил правильно, дав Дарье лишь двадцать минут на то, чтобы одеться и приехать на место встречи, кто знает, не предупредила ли она всю свору? Она могла позвонить. Внимание Д. привлек пожилой господин, прогуливающийся взад и вперед по Аллее Саженцев. Но мальчик, подбежавший к деду и взявший его за руку, успокоил Д. Ход его мыслей принял иное направление. Поскольку Кранц все рассказал Дарье, она компрометирует себя, и ей это известно. Что ждет ее? Если только она не пойдет против меня до конца. Это было бы для нее единственным средством спастись, и то ненадежным. Д. сделал вид, что соглашается с ней:
– Кранц – замечательный товарищ. (Мысль: Как ему до сих пор удавалось выжить?) Ты права, Дарья, я пережил нелегкие минуты…
Он повернулся к ней и криво усмехнулся:
– Представь себе, однажды вечером в кабаре я слушал молодую певицу, которая пела глупую песенку о любви:
Я так страдала,
Что сердце вывернулось наизнанку…
Я запомнил эти слова – а я не сентиментален – и послал девушке цветы, приложив к ним визитную карточку с моим предпоследним псевдонимом… Цветы, разумеется, красные…
Он избегал внимательного взгляда ее серых глаз.
– Я увижусь с Кранцем, он сожжет мое письмо. Я вернусь. Если я предстану перед Дисциплинарным советом, то получу – без письма – десять лет. Я очень хочу возвратиться к работе. Если Кранц так влиятелен, как он утверждает, я попрошу пост где-нибудь на Северном морском пути…
– Ты серьезно?
– Да. Этот сад похож на кладбище. Поедем в какое-нибудь кафе в центре. Мне больше не нужно скрываться. Ты спасаешь меня, Даша, я рад, что это делаешь именно ты… Ты все такая же, как в Феодосии… Ты знаешь, я устал…
– Не делай этого, – резко сказала Дарья.
Действительно, все такая же, как и прежде. С лицом девочки-монашки, с усталостью, залегшей в уголках губ и глаз. Посуровевшая.
– Кранц