то, что сон на некоторое время стёр из памяти.
Наташа в это время продолжала меня целовать, но я уже понимал, что её ласки ни к чему не приведут, поэтому слегка отстранил её от себя, сел и, пытаясь выглядеть как можно более игривым, сказал:
– Это – ночью! А сейчас едем быстрей! Давно я маминых пирогов не ел.
Пока мы собирались, я балагурил и смешил Нату, но на душе – не переставая ни на минуту – скребли кошки…
В родительской квартире пахло чем-то горелым.
Мама никогда не умела готовить, но на пенсии стала экспериментировать с продуктами регулярно. Иногда ей везло, и выходило почти сносно. Но иногда получалась просто жуть. Видимо, сегодня был как раз такой случай.
Мы сидели в столовой за круглым столом – который мать по случаю упаковала в цветастую клеёнку – и, так сказать, кушали. Наши разговоры крутились вокруг всего и ничего сразу: о погоде, о здоровье, о пенсии, о политике.
Я вступал в разговор нехотя и как-то безучастно отвечал односложными фразами. В этом и была моя ошибка, потому что не в меру проницательный отец уловил не свойственную мне расхлябанность и, в конце концов, перевёл беседу на меня.
– Что-то ты грустный, Рома. Уставший. Синяки под глазами, – сказал он, пристально смотря на моё лицо. – Пациенты замучили?
– Нет, – сказал я несколько грубее, чем собирался. – Просто – с дежурства.
– Говорил я тебе, чтоб не ходил в психиатрию! – тут же завёлся он. – Неблагодарное это дело!
– Пап… – я умоляюще посмотрел на него.
Но тот уже попал в свою струю.
– Ну ладно, бог с ним! Хотел психиатрию – получил! Но зачем алкашей лечить полез? А? Ещё понимаю, капельницей откапывал бы… Там хоть деньги платят за анонимность. И нервов – ноль. Вставил иглу, провёл детоксикацию – и убежал восвояси…
– Папа…
– … Вишь, чего удумали: реабилитационные санатории открывать. Раньше – в ЛТП таких на год! И вылечивались, как миленькие. А кого и это не брало – под заборами сгнивали!
– Это – не санаторий, папа. Это – реабилитационный центр, – я возразил как-то вяло, и он тут же уцепился за мою интонацию.
– Какая разница! Это уже все границы переходит. Лечить пропащих людей в таких условиях. Ладно, мужики пьют, но бабы…
Я и сейчас до конца не помню, что именно меня задело: или его обычное нытьё по поводу моего выбора специализации, или то, что он сказал слово «бабы», или, может быть, что-то ещё, но я вдруг сорвался.
– Замолчи! – заорал я, занося над столом кулак. – Хватит учить меня жизни! Хватит диктовать мне: что лучше, а что – хуже. И хватит выражаться о моих пациентах. Ты не черта о них не знаешь! Вообще не знаешь! И думаешь, что имеешь право говорить о том, куда их посылать. Не нравиться мой выбор – твоя проблема! Держи это при себе, а при мне будь добр уважительно относиться к моей профессии и к людям, которых я лечу!
Я замолчал. Моя рука медленно опустилась на стол, а кулак – разжался. Я так и не решился обрушить его столешницу.
В комнате