вид, что свобода все еще является частью ландшафта. В день, когда на очередной концерт «Фолкнера» пришло всего четырнадцать человек, Виктор понял, что с музыкой надо завязывать. Арт-директор клуба, не глядя в глаза, сунул ему несколько бумажек. На каждого участника пришлось по полторы тысячи. Дорофеев раздал музыкантам эти невеликие деньги, улыбнулся и произнес: «Ребята, по-моему, это все». Те не улыбнулись в ответ. Давно уже шушукались: мол, Витек сбрендил.
Дорофеев стал подрабатывать в периодике. В глянце писал о сексе, в бумажных еженедельниках – о музыке, о свободе он писал в стол. Раз в месяц выступал сольно с гитарой. Музыкальный кризис перерос в кризис семейный. И все это на фоне съезжающей вниз государственной экономики.
Перебрался в съемную комнату. «Своим девушкам» в конце месяца подбрасывал тысяч восемь-десять. Иногда пять. Иногда вообще сколько было. Маша вступила в переходный возраст, и отец перестал быть средством первой необходимости. Весь досуг сжирали контакт и инстаграм. Приходилось ежечасно выкладывать все новые луки и демотиваторы, сочинять неотразимые комменты и отчаянно звездить.
Тип с ником Озверинец прознал, что Маша – дочь местной рок-легенды, и заваливал ее сообщениями, чаще обидными. Впрочем, отцовскую музыку она сама считала доисторическим барахлом. У Маши с Озверинцем было 26 общих френдов, поэтому вычислить его не составило труда. Он учился в той же школе № 32, но был на год старше. Она в восьмом, он в девятом. Звали его Радий Зубров.
Маша никогда не интересовалась толкинистами и другими ролевиками, но близкая подруга уговорила съездить за город на фестиваль «Мраколесье»: дескать, полно пацанов, и все неглупые. Электричку наводнили молодые люди с мечами и щитами, в старинных одеждах. Маша с подругой заняли скамью напротив крепыша в кожаных доспехах. С равной вероятностью он мог быть обедневшим герцогом и начальником королевской стражи. Перед самым отходом электрички крепыш заметил среди вбежавших в вагон своего знакомого и окликнул:
– Радя, идь сюда.
Больно врезав сумкой по Машиной коленке, в закуток влетел парень в средневековой одежде. На груди у него болталось небольшое круглое зеркало, а к правому плечу была приторочена пучеглазая пластмассовая сова. «Тиль Уленшпигель», – догадалась Маша. Это и был Радий «Озверинец» Зубров. Не прошло и трех минут, как они познакомились. Не успели доехать до нужной станции, а она уже потеряла голову…
– Поэтому, если я с инфарктом слягу, на вашей совести будет… Не боитесь?
Свекольников усадил Машу за кухонный стол, засуетился со стеклянным чайником.
Маша не ответила.
– Не боитесь, значит, – Петр Михайлович присел напротив.
Когда Свекольников сбросил куртку, Маша увидела, что не такой уж он и старый. «Сколько ему может быть? – соображала она. – Шестьдесят? Или даже меньше?»
Отцу на следующей неделе исполнилось бы пятьдесят шесть.
Свекольников сказал:
– А