непрерывная медитация, когда ты последний раз покинул тело. До этого был почти месяц смешанной работы, пока ты готовил тело к длительному переходу.
– Что за день сегодня?
– Сегодня твой день, Рудольф, жена твоя в полном порядке, ждет тебя, вы поедете вместе. Сейчас ты вернешься из отъезда – и пара часов у тебя есть до выступления, чтобы со всеми пообщаться.
– Что я буду отвечать?
– О поездке ничего, это не обсуждается, а радоваться вы будете друг другу искренне.
– Я не заметил, что прошло столько времени.
– Так и бывает, я доволен тобой, ты много сделал. Сам ты не вполне можешь это оценить, потому что для тебя твое состояние естественно, ты перешел в него без потрясений, мягко, предоставь оценить перемену в тебе другим. Это первый шаг, ты пойдешь дальше. Но ты поймешь, что даже первый шаг твой стал серьезной переменой, ты не тот Рудольф Вебер, который спустился сюда в ноябре. Переоденься, твой портфель так и не разобран, появишься, пока никого в Корпусе, кроме женщин, не будет, но они увидят тебя, только когда ты поднимешься на второй этаж.
– Где все?
– Зачем ты спрашиваешь?
– Да, я вижу, они на стрельбище.
– Именно, ты играешь сегодня только тем, от кого зависят твои дальнейшие выступления, в одиннадцать мы должны там быть, поторопись.
– Я приду к жене после трех месяцев отсутствия без цветов? – улыбнулся Вебер.
– Я об этом подумал.
У Вебера защемило сердце при виде изменившейся фигуры жены. Она долго смотрела ему в лицо, и зацеловала его лицо с таким жаром. Он обнимал ее и понимал, что никогда не испытывал в жизни такой любви к ней, и вообще никогда не испытывал это чувство с такой силой. Он ничего не мог ей сказать, ни единого слова, все слова были пустяком перед тем, что он чувствовал, и она чувствовала вместе с ним, молчала и она.
Он боялся вопросов? Не было и не могло быть вопросов, глаза говорили обо всем, блаженство обволакивало их обоих, и про цветы забыли. Агнес, пришедшая часа через два с легким завтраком и напоминанием, что «пора», поставила цветы в вазу.
Сборы вернули их к жизни, захлопали двери, зазвучали голоса Гейнца, Карла. Вебера трясли, обнимали, приветствовали, Аланд всех отправил к машинам, пора было ехать.
Вебер в машине уточнил, что он, собственно, играет. Аланд перечислил номера сонат – да, это все в руках, в голове, никуда не делось, Вебер не думал о том, что ему предстоит. Он смотрел и смотрел в глаза жене, целовал ее руку и не мог ее отпустить. Он читал на ее лице тот же, как в первый миг встречи, вопрос, она узнавала и не узнавала Вебера. Она приникла к нему, пыталась укрыться в нем, и это было высшей наградой.
Аланд о чем-то переговорил с людьми, что их ожидали, десятка два мэтров, и Ленц тоже здесь. Свои все расселись в конце небольшого, мест на восемьдесят, зала-аудитории. Клавесин стоял свой.
Ничего не объявлялось. Он сел к инструменту, поискал в себе настрой, который был связан с тем, что ему сейчас предстояло сыграть.
Мешал дневной