ответа.
В Финляндии жить скучно, как в передней, и все чужое.
На две-три недели зацеплюсь у одного своего дяди.
Жена в Петербурге, очень скучаю без нее.
Хочу увидеть Ваши глаза и усы и поговорить в Вами.
Неужели я потерял Россию навсегда.
Поговорите в Зи<новием> Исаевичем[69], не может ли он сделать что-нибудь для меня, т. е. купить рукопись.
Поклон Марии Федоровне и Варваре Васильевне[70].
Сижу в карантине в странной компании: 40 % карантина – старухи старше 70 лет, которые переехали границу нелегально.
Потом беглые офицера, жены, ищущие своих мужей, женщины, едущие в Италию, и два мальчика, которые убежали за границу так, как раньше убежали бы к индейцам.
Белья у них с собой нет, а есть учебник географии на немецком языке и логарифмы.
Привет всем.
Отвечайте мне.
Виктор Шкловский.
25 апреля[71].
Сейчас приехала баронесса Икскуль[72], передала мне, что жена моя арестована. Что делать?
8 <3 апреля 1922 года>
Адрес мой: Raivola. Finland. Schklovsky.
Сижу у моря и жду погоды.
Сильно одинок. Жена на Шпалерной. А я отрезан от России. Не знаю даже кому я нужен. Выживать же меня из России никому не нужно. Отдыхать не умею.
Живу без событий. Не пишется. Желание одно – попасть, если не в Россию, то хотя бы в русскую литературную среду.
Хлопочу о визе в Германию.
То, что написал Г. Семенов, не правда: все выглядело иначе.
Может быть, не лучше, хочу писать об этом книгу.
Русская эмиграция, краешек которой я видел… тоже ничего не понимает.
А на иронии не проживешь.
Если бы я верил в русский суд, я поехал в Москву.
Но я не хочу увеличивать вину Кремля. Я великодушен.
Пережил страх. Переживаю скуку. Жду ответа.
3 апреля.
Виктор Шкловский.
9 Дорогой Алексей Максимович.
Мой роман с революцией глубоко несчастен.
На конских заводах есть жеребцы, которых зовут «пробниками».
Ими пользуются, чтобы «разъярить» кобылу (если ее не разъярить, она может не даться производителю и даже лягнуть его), и вот спускают «пробника».
Пробник лезет на кобылу, она сперва кобенится и брыкается, потом начинает даваться.
Тогда пробника с нее стаскивают и подпускают настоящего заводского жеребца. Пробник же едет за границу заниматься онанизмом в эмигрантской печати[73].
Мы, правые социалисты, «ярили» Россию для большевиков.
Но, может быть, и большевики только «ярят» Россию, а воспользуется ею «мужик».
Вот я и написал фельетон вместо письма.
Но поймите же и мое положение.
Здесь в Райволо никто не понимает остроумия. Читают же только старое «Солнце России»[74].
Мы все условно-остроумны, мы все говорим друг с другом условно, как Володя (брат героя «Детства и отрочества») с мачехой[75].
Я одинок, как и все, конечно.
И ночью, когда я думаю о жене, я хочу встать на колени в постели и молиться,