пригласил Молли на предварительное слушание дела, к тому же дал поручение одному из сотрудников – и тот теперь опрашивал практически весь город, тщетно пытаясь разузнать, не заподозрил ли кто-нибудь когда-нибудь, что творит Джон Адамс с дочерью. Он перевидал все возможные реакции: от легкого удивления до предельного возмущения, но никто, решительно никто не считал покойного способным на что-либо подобное! А столь дикое, по их мнению, предположение все поголовно сочли довольно неуклюжей попыткой оправдать хладнокровное злодеяние Грейс.
Дэвид самолично сходил в школу, где училась Грейс, надеясь, что учителя заметили неладное, – и снова бесполезно. Они говорили, что девочка была «трудная», то бишь очень стеснительная и замкнутая, даже в раннем детстве, что чувство коллективизма было ей напрочь чуждо, что у нее вовсе не было друзей. Еще бы, с тех пор как началась эта гадость с родным отцом, она, в страхе, чтобы правда не выплыла наружу, отшила всех! Очевидно, что учителя считали Грейс странноватой, но тем не менее вежливой и прилежной. Почти все они знали, как тяжко болеет мать девочки, и считали, что на Грейс повлияло именно это. А сексуальные домогательства отца? Боже упаси! Двое или трое упомянули о тяжких приступах астмы, мучивших девочку с тех самых пор, как захворала мать.
Но вот странность! Никого из них не удивил ее ужасающий поступок. Да, она всегда была странной, а после смерти матери и вовсе спятила.
Такую логическую цепочку было легче всего выстроить – полиция пришла к точно такому же заключению: девочка стремилась заполучить наследство, от горя слегка помешалась и сильно повздорила с отцом. Слишком уж трудно было поверить в то, что Джон Адамс в течение четырех лет вел жизнь настоящего извращенца, беззастенчиво используя жену и родную дочь. А предположить, что до этого он нещадно избивал хворающую Эллен, было и того труднее.
Но невзирая на полное отсутствие свидетельских показаний, Дэвид ни на секунду не усомнился в правдивости Грейс. Он верил безоговорочно ее словам, поэтому и промучился все лето, ища подтверждения, поэтому и решился защищать ее на суде. Она наконец согласилась поведать полиции обо всем, но поверить ей категорически отказались, сочтя это хитроумной выдумкой защитника. Попытка подать жалобу государственному обвинителю также провалилась – подобно полиции, обвинитель посчитал историю блефом. В отчаянии Дэвид кинулся к прокурору федерального судебного округа – и вновь вернулся оттуда ни с чем. Ни единому слову не поверили. Теперь ничего не оставалось, кроме как до последнего держаться этой версии на суде. Слушание было назначено на первую неделю сентября.
В тюрьме Грейс исполнилось восемнадцать.
К тому времени ее перевели в камеру-одиночку. Газеты все лето смаковали историю. Корреспонденты пробирались даже в тюрьму и пытались взять у нее интервью. А охранники то и дело впускали фотографов. Репортеры совали им новенькие хрустящие купюры и оказывались прямо перед ней, ослепляя вспышками. Однажды ее даже сфотографировали сидящей на унитазе…