второй раз. – Ну, сама подумай, что тебя ждет? Так и будешь вечно читать книжки в своей комнате? А когда я помру? Тебя же Николаша сразу выгонит. А если не выгонит, то крестьяне вилами заколют, стоит очередной корове сдохнуть.
В его голосе Лизе почувствовалась досада. Ей вдруг показалось, что отец, как и она сама, знает, что никакая она не ведьма, что не передавала ей мать ничего дурного.
Будто угадав ее мысли, он продолжил, только теперь говорил уже не неловко, не стесняясь, а с такой горечью, которой Лиза давно от него не слышала.
– Вся чернота от меня, Лизавета. Твоя маменька была светлой душой, чистой, невинной. Никогда никому ничего плохого не делала, помогала людям, как могла. Болела только много, словно моя чернота ее заражала. А мой дед с лешими водился, с чертом за руку здоровался, вот и я такой же получился. Беги от меня, может, хоть ты спасешься. Николаша, видишь…
Он махнул рукой и вдруг быстро направился к выходу. Лиза проводила его взглядом, удивляясь такой неожиданно откровенности. А по весне, когда растаял снег и земля покрылась молодой травой, а на яблонях впервые не появилось ни одной почки, Лиза все же вышла замуж и навсегда уехала из родного дома.
Глава 9
В первый раз Марк увидел их примерно месяцев через восемь после аварии. Он все еще ходил с трудом, только с помощью двух костылей, однако это уже позволяло ему наконец покинуть надоевшие стены больницы и вернуться домой к себе, а не к родителям, как сначала настаивала мать. Видеть в глазах родителей жалость и желание в любой момент броситься и помочь ему, когда им казалось, что он сейчас упадет, было невыносимо. Дома он мог спокойно падать, подолгу лежать на полу, собираясь с силами, жалея себя, а то и вовсе плакать. Он не любил об этом вспоминать, но иногда воспоминания приходили сами, и никуда от них было не деться.
В двадцать три года сложно осознавать, что многое из того, что раньше не вызывало затруднений, теперь требует нечеловеческих усилий. А кое-что в принципе невозможно и никогда возможным уже не станет. Лежа на полу квартиры-студии и чувствуя, как разрывает на части колено, он думал о том, что так ни разу и не выбрался побегать утром, мало ездил на велосипеде, отказался поехать с друзьями прошлой зимой в горы, покататься на сноуборде. Не научился кататься на коньках, давно не гулял с девушкой всю ночь по набережным. Теперь этого в его жизни уже никогда не будет.
В один из таких вечеров, когда он не сумел дойти до стола, решив попробовать сделать это только с одним костылем, и лежал на полу, изо всех сил жалея себя, он увидел ее. Это была девочка лет двенадцати. Невысокая, худенькая. Еще не подросток, но уже не ребенок. Она стояла перед ним и смотрела на него с презрением. Не с жалостью, не с сочувствием, к которым он привык за полгода, а с презрением.
К запаху он давно привык. Потом появились голоса. Они походили на свистящий шепот, и редко складывались в связные слова и предложения. Они звучали одновременно и в его голове, и словно где-то рядом. Марк пугался этих голосов, не прислушивался, стремился тут же отвлечься на что-нибудь другое: