вот за тобой и приехал. Сосватал он тебя молодому княжичу Мирославу, сыну князя Святослава, что в Кавии ныне правит. Далеко, не спорю, к самому Холодному морю путь лежит, к крепости его. Но тебе-то радость за княжича пойти, всё лучше, чем за наших деревенских, тебе – девице не простой… Будешь жить в хороминах высоких. В богатстве, при дворе княжеском.
– И со скуки помирать, – помрачнела Владислава.
Но воле князя никто не смел перечить, слово его – закон, и Владе остаётся только подчиниться. Пусть даже и отец, но кто знает, не сошлёт ли он в темницу её и матушку?
– Лес – мой дом, как же я уеду из дома своего? Там не погуляешь по полю, не забредёшь в леса. Наслышана я, что в Саркиле кругом грязь, и навоз конский прямо под ногами, а улочки настолько людны и шумны, что не пробиться вовсе. Разве будет мне радость от этого? Нет. Милее леса, лугов, да рек нет ничего. – Владислава говорила, а у самой сердце сжималось, а глазам горячо становилось. – Да и без тебя как мне, Матушка?! – воскликнула Владислава и заплакала, сама не ожидая того.
– Говоришь, как истинная обавница, и горжусь я тобой. Но будет тебе. Погорюешь и успокоишься. Всё наладится, уж мне-то ли не знать. Потом сама скажешь – а чего же плакала, слёзы проливала? Хотя, знаешь, плачь. Лучше сейчас, нежели потом. С лёгким сердцем поедешь. Ну, иди же ко мне.
Омелица обняла Владиславу, погладила по спине, сжала плечи, заговорила:
– Будевоя я нашла у острога в лесу, раненным. Его рать разбили тати, порубили всех, только князь и остался в живых. И если бы не я, так и сгинул бы в чаще лесной. Выходила его. В той избушке, у ручья которая…
Владислава помнила брошенный сруб у тихой заводи. Там ещё баня, в ней-то часто в отрочестве с подружками собирались, чтобы погадать на зелёные святки да в русалии дни, а как тати-веренеги полезли на Саркилские земли, так и ход туда накрепко позабыли.
– Будевой не знал, что понесла я, о том я не сказала ему, но меня с собой звал, в жёны хотел взять… Полюбилась я ему сильно… – матушка помолчала. – Я не пошла. Навела разлучницу, он меня и забыл. А я здесь осталась. А потом родилась ты, – погладила она по так и не заплетённым волосам Влады.
Владислава удивилась.
– Что же ты, не любила его? – посмотрела она на мать заплаканными глазами.
Матушка обратила на дочь затуманенные глаза, в которых читалась печаль глубокая.
– Обавница никогда не понесёт от нелюбимого мужчины, – сказала она севшим голосом. – Какой ей прок от этого? Родить несчастное дитя и обречь на судьбу тяжёлую? Всяк знает, кто рождён не в любви, счастья в жизни не имеет. Путаны будут дорожки его, да туманны помыслы. Не будет знать покоя и своего места дитя, рождённое не в любви.
– Почему же тогда не пошла с князем? – называть его отцом Влада не решалась.
Матушка помолчала, а потом сказала:
– Ежели я была бы кровей знатных, то пошла бы. А так просто испугалась. Страшно было, как и тебе сейчас, но я-то одна была, и благословение мне на узы эти никто не мог дать. Испугалась княжеской знати Саркила. Как бы встретили они лесную гостью? Вдвойне было страшно, когда