не будет нарушено[150]. С тревогой новость о покушении была воспринята в Петербурге[151]. Русское правительство опасалось, что новый кризис на Балканах будет использован Центральными державами для военного сведения счетов с Сербией, что ставило бы под удар позиции Российской империи в регионе. В то же время не стоит преувеличивать глубину этих опасений: отсутствие немедленного дипломатического демарша Австро-Венгрии в связи с убийством Франца Фердинанда вселило в сердца современников уверенность, что этот инцидент будет преодолен дипломатическими средствами.
На наш взгляд, следует с большим скепсисом относиться к заявлениям отдельных политиков (например, П.Н. Милюкова) о том, что они уже в конце июня предвидели перерастание австро-сербского конфликта в войну[152]. В подобных заявлениях скорее видится стремление a posteriori убедить читателя в своей политической дальновидности и мудрости, а не описание непосредственного опыта очевидца тех событий.
Слухи о готовящемся демарше Австро-Венгрии против Сербии стали доходить до политиков стран Антанты ближе к концу июля. Английский историк Дж. Джолл указывает, что в России сумели к тому моменту взломать шифр, использовавшийся Веной для контактов с посольством в Петербурге, и потому русские дипломаты были в курсе австрийских планов[153]. Советские исследователи считали, что и английский Форин Офис заранее знал о подготовке Австро-Венгрией, поощряемой Берлином, жесткого ультиматума Сербии[154]. Действительно, 22 июля 1914 года русский посол в Лондоне докладывал в Петербург о своем разговоре с Э. Греем, который, признавая, что не располагает никакой конкретной информацией касательно австрийской ноты, выражал серьезную обеспокоенность в связи с возможными последствиями этого демарша.
О содержании австрийских требований в европейских кабинетах узнали утром 24 июля[155]. Для правящих элит стран Антанты настало время мучительных сомнений и колебаний, когда со всей очевидностью проявилось как взаимное недоверие, отличавшее отношения между участниками этого блока, так и принципиальная разница в понимании ими своих государственных интересов и оценке ими ситуации на Балканах.
Так, австрийский демарш поставил царское правительство перед сложнейшей дилеммой. С одной стороны, летом 1914 года Россия не была готова к войне и потому совершенно ее не хотела. В интересах империи было бы оттянуть начало военных действий на 3–4 года, чтобы ее масштабные программы перевооружения и реорганизации армии и флота были в общих чертах завершены[156]. К этому курсу толкал царское правительство и страх перед внутренними социальными конфликтами: Русско-японская война 1904–1905 годов наглядно показала тесную связь между войной и революцией[157]. С другой стороны, ряд факторов принуждал Россию занять жесткую позицию в отношении Центральных