мастерами портреты далеких предков (прапрадед по матери, например, был лейб-медиком при императорском дворе Александра I, воевал с Наполеоном, а прадед учился в лицее вместе с М.Ю. Лермонтовым и не без влияния великого поэта пытался сочинять стихи…).
В центре кабинета висит небольшого размера фотография. Слева на ней – Константин Сергеевич Станиславский. Великий реформатор театра положил руку на голову 8-летнего Юры Озерова, словно напутствуя его в будущее. Рядом с мальчиком сидит на ступеньках Василий Иванович Качалов.
Для нас с братом отец был кумиром. Мы вместе ходили на спектакли Художественного театра с участием Ивана Михайловича Москвина, с которым отец дружил. Смотрели в Малом незабываемую Александру Александровну Яблочкину. Нередко папа брал с собой Юру в оперу, а меня по малолетству оставляли дома, где я ревел белугой.
Эти поездки, а точнее говоря, походы – отец предпочитал ходить в театр пешком – оставляли неизгладимый след в мальчишеских душах.
Юра жил театром, дышал театром, не мог без театра. Тайком писал стихи, разучивал монологи, пробовал сочинять пьесы. Спрашивается, какую, кроме актерской, мог он избрать для себя карьеру?
В школе Юра неожиданно увлекся живописью. Не пропускал ни одной выставки, коллекционировал репродукции картин любимых мастеров – Эль Греко, Сезанна, Нестерова, – перерывал полки у букинистов в поисках редкой книжки по изобразительному искусству. Увлечение было столь сильным, что он поступил и какое-то время учился в художественной школе, которая размещалась в одном из тихих переулков на бывшей Мясницкой. Изучал композицию, писал натуру и один раз даже выставлялся в Доме пионеров Бауманского района, за что удостоился похвального листа.
Небольшая наша «семейная тайна». Когда в пятом классе я получил на лето переэкзаменовку по рисованию, то упросил брата помочь мне. Тот согласился, взял альбом и довольно быстро сделал необходимую работу. А осенью изумленный учитель рисования, несколько раз перелистав альбом «ученика Озерова Николая», воскликнул: «Или произошло чудо, или ты не тот Озеров!»
Все было: и артистическое окружение, и тяга к искусству, незаурядные способности и юношеские мечты. Казалось, вопрос о будущей профессии и для Юры, и для семьи был решен.
Но в 1939 году, после окончания школы, Юрий, как и сотни его сверстников, уходит по «ворошиловскому» призыву в Красную Армию.
В армии с чьей-то легкой руки за ним закрепилось на многие годы простодушное прозвище «Швейк», и, должно быть, тот, кто его придумал, и сам не подозревал, насколько оно окажется точным.
Сейчас вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что тот юношеский порыв, в результате которого Юра оказался в рядах Красной Армии, был его первым осознанным шагом на пути к «Освобождению», поставленному, как известно, тридцать лет спустя. В равной степени трудно отстаивать и противоположную точку зрения, абсолютно исключая всякую связь между двумя этими фактами: не будь у брата за плечами семилетней воинской службы (в том числе четырех лет фронта), едва ли Юрий Озеров пришел