возле огромных музейных якорей, чугунных и соленых. Мира рядом со мной, я козырнула при ней, вытащила огромную ракушку, приложила к уху. Мира смотрела своими раскосыми глазками (глаза полны воды, глаза полны жизни): «Что ты слышишь там, внутри ракушки?» Я слышу музыку утонувшего пианино, его клавиши пьяные, они деревянные и разбухли, от воды все пьянеет… Вы видели, как идет корабль? Он качается, все корабли навечно пьяны, все пьяные корабли ходят, шатаясь – им это надо для вальяжности, им ведь предстоит долгий путь до земли. Тогда как в озере, например, опьянение не то, ибо они глубокие и темные, будто могилы, сверху поросли водяными лилиями, по вечерам на них льется лазурь, небесное «прощай».
Мы никогда не захлебнемся, разве только от рыданий. Мой мертворожденный брат лежит на дне морском, весь в жемчуге и перламутре, а меня выкинуло на берег огромной волной, которая зовется существование. Это цунами зовется жизнь, и я лежу на песке, слепая от света, а к ботинкам моим действительно пристали водоросли. И я задыхаюсь, и шепчу: «Water, water, water»9. Или как еще помню немного по-немецки: «Wasser bitte gib mich Wasser»10.
Но жизнь оставляет меня умирать тут, в мире под солнцем и луной. Однажды рыбаки упакуют меня в свои обветренные сети, чтобы я не пугала их детей. Они отвезут меня к сердцу воды, и я упаду лицом вниз.
Дыхание перехватывало, пока я это переписывал. Ряд образов неуклонно тянул к чему-то знакомому, такому очень известному… И я его вспомнил! Привет, Артюр Рембо:
И стал купаться я в светящемся настое,
В поэзии волны, – я жрал, упрям и груб,
Зеленую лазурь, где, как бревно сплавное,
Задумчиво плывет скитающийся труп.11
Откуда же столько упадничества? Я только что говорил о сверкающих автомобилях и чуть не забыл сказать об алебастрово-белоснежных чайках на открытых площадях – так откуда же взялись утопленники с морской капустой на подошвах? Почему Владивосток для девушки из диктофонных записей кажется таким мрачным, а я воспринимаю этот город предельно жизнеутверждающим? Мне не удается соединить две перспективы в одну, круг замыкается на каких-то невнятных антропологических мыслишках, что, дескать, все мы вышли из воды, и Рембо, как привязчивая песенка по радио, продолжает напевать в моем сознании:
Цветущая волна была мне колыбелью…12
Надо сменить тему, и лучше бы мне пока отвлечься да написать про геральдику. Уже упоминал ревущего тигра на гербе. Так вот, 16 марта 1883 года Александр III утвердил герб Владивостока, на котором было изображено следующее: «В зеленом щите золотой тигр, подымающийся по серебряной скале, с червлеными глазами и языком, в вольной части влево – герб Приморской области. Щит украшен золотою башенною короною о трех зубцах, за щитом два золотых якоря, накрест положенных и соединенных Александровскою лентою»13. С течением