Помнишь, ты говорил мне, когда я призналась, что был у меня роман с одним пареньком: за все надо платить. Я заплатила. Теперь твоя очередь. Завтра мы уезжаем. Адрес можешь записать или запомнить, гостем не будешь, но в дом пустим.
Бывакин встал. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали, но тут случай особый:
– Настя, ты пожалеешь об этом. Я сегодня состоятельный человек, меня зовут Бывалый, и дела мои к лучшему, подумай, от чего ты отказываешься.
Настя улыбнулась:
– Деньги никогда не были спутником счастья, Родя, разве ты не понимаешь простых вещей?
– Ты пожалеешь об этом! Ты обязательно об этом пожалеешь. Ты оттолкнула меня, стоящего на коленях. Никогда не прощу тебе этого!
Он хлопнул дверью и вышел в вонючий коридор общаги. Его трясло. И он не мог бы сейчас сказать, потеря так и не обретенного сына были причиной мстительных ноток в голосе, так знакомых ему, или неудавшийся проект, в котором он был на сто процентов уверен? Ведь он был абсолютно уверен, что Настена бросится ему на шею, будет тысячу раз благодарна, и ни разу не вспомнит о том, как он ее прогнал.
Злой и больной приехал он домой, Варя, видя это, старалась не попадаться на глаза. Бывакин долго сидел в кабинете, среди ночи вошел в комнату Варя, она испуганно вскочила с постели, Родя крепко обнял ее, и легонькую ночную рубашку отбросил в сторону…
Гроза, которой Бывакин больше всего боялся, потому что она могла испортить десять километров грунтовой дороги от трассы до деревни, прогрохотала всю ночь, но дождя он так и не услышал, несколько раз выходил на лоджию: молнии разрывали небеса, освещая неверным светом спящий каменный город внизу и соседние коттеджи, больше похожие на замки. Гром был сухой и хрумкий, будто кто-то огромный там, в небесах, ломал кости и хлёстко, раскатисто бросал их на камни. Он вспомнил, что старый дедушка Ефим в таких случаях судорожно крестился и объяснял маленькому Роде, что гром оттого, что Илья Пророк на своей колеснице по небу летает и швыряет молнии в неверных людей. А бабушка Федора всю грозу стояла перед маленькой прокопчённой иконой в переднем углу, молилась размашисто и уверенно, время от времени пугая Родю словами: «Крестись, лишенец, а то Боженька ругатца!». Он часто в последние дни вспоминал деревню, полуголодное детство, школу, друзей. И мать…
Желание поехать в родную деревню возникло внезапно. Хоронили старого знакомого, другом Родя его не считал, но судьба повязала, вместе встречали Жмыха с командой, а когда началась вольница, вместе громили конторы, ставили своих директоров и через пару месяцев продавали заводики, фабрички, магазины тем, кто готов был платить. Богатели, наглели, Родя поаккуратнее был, через верного человека, хоть и за большой процент, но баксы свои в Швейцарию переправил, а ребята лопухнулись. Когда их повязали, кореш тот переслал просьбу дать следователю двести тысяч зелёных. А у Роди нет ничего. Мог бы, конечно, перехватить, связи имелись на такой случай, но уже тогда доверия к старым подельникам