и пёс черно-белый рыщет, рыщет…
Государь! я против войны, вы знаете. Так же, я против
крови, крови любой, даже крови врага. Но в условиях
обороны, история нас, призраков, заключённых в сем мире плотью,
толкает лить кровь. К сожалению – ради новой крови.
Государь… в условиях этой войны, чей холод
прожег в моём сердце ребячьем не то чтоб дыру, но целый космос,
заявляю вам: буду служить вам, пока исколот
не буду мечами – сталью, или какой-то любовной оспой,
ибо лучше вас, Государь, не придумать стране, да и миру, —
в громады пластмассы нырнувшего вниз головою, зная
что дно, острое дно, близко, что многие дыры
в твоей голове – это очень надолго. Государь, я
даю из рук в руки вам это письмо. Это – уже моё.
вы, поднимаясь со стула, жмете мне руку. А мне
становится вдруг противно, от осознания, что всё,
чего мы достигнем с вами, сгорит в огне. Или нет?…
«Не зная, куда, я еду, ударив коней»
Не зная, куда, я еду, ударив коней
со злобой – не зная, зачем она
нужна, эта злоба, мне.
И скачут кони, не зная, куда,
по звёздам, звёздам, и ещё раз
звёздам, пока у дорог разбитых
собирают люди к огням своим хворост —
не зная, к каким кострам нести их.
И вдалеке, за пылью, песками,
отрядами полуживых лесов,
за солнцем, спрятанным между нами —
целью и стуком копыт о лицо
земли… Вдалеке – то ли храм, то ли церковь,
то ли Сталинская высотка,
и свет в ней, – красивой, – как будто бы меркнет,
свет в ней – как будто бы соткан
из двух или трёх распятых душ,
единственно светлых, единственно правых.
И гром – этот свет, и он же – глушь
какой-то возлюбленной кем-то дубравы.
И это – «не знаю, что и куда». И это —
нам неизвестно, людям. Нам непонятно.
Когда ж променяли мы внятность света
на невнятную, странную скачку в «куда-то»?…
«Эх, время ехать в Турцию…»
Эх, время ехать в Турцию, эх, время отдохнуть!
Здесь ломят Конституцию, да клянут «В добрый путь»
и «вы держитесь», ибо денег нет. Нет денег.
Время ехать в Турцию. Мне отдых – наслаждение,
услада после этой «чёрной, проклятой страны».
Пора уехать в Турцию, – пора, пора, пора!
Тьфу на твою могилу, погибший лётчик, и
тьфу на все могилы. Мне надобно орать,
орать о своём счастии, орать всем о свободе,
ведь в рабской свастике тоталитарных нужд —
стране, где власть совсем забыла о народе! —
я, свободный человек, наверно, всё же, чужд.
Эх, время насладиться жизнью. Путь к усладам начат.
В стране нет денег; как же я отсутствие их трачу?…
И волен ехать в «стан врага», к предателю на отдых…
Так