к сожаленью, тоже… лишь затем
мы родились, чтоб строки оправданья были краше,
чтобы судья в кромешной пустоте читал с улыбкой
приговор, а шапки офицерской он (с звездою)
не счёл коснуться на прощание ошибкой.
Пока мы спим – стремится в небо море,
а небо – в нашу землю. Грешную, от дальних стран
до самых ближних к нашей. Пока мы спим, и спим, и спим, и спим,
во всех краях земли гремит последний огненный обман.
Спасет ли все края земли последний, Третий Рим?
«Осень»
Я смотрю на проклятые желтые листья,
и вижу жизнь. Нет, не вижу жизни.
Тоскую по жизни, по свету выси,
солнца лучу, что безмолвно рыскал
по бетонному миру, по крикам, пискам,
по моим онемевшим мыслям.
Я смотрю, и не вижу смысла.
Я тоскую по мрачной дали, прошлому,
что унеслось, как дали возможность,
словно сбросив с себя свою ношу…
Слишком стАро я мыслю, может?
В бочонке жизни смертей – лишь ложка,
столь огромна в своей ничтожности,
и извлечь ее можно… можно ли?
Нет, нельзя. Осень в бочке лет —
тоже ничтожна. Но свет – померк.
И злато листьев – не лги, что свет.
Ты станешь светом лишь в голове,
может быть, кровью в турбинах вен,
может быть, тысяча счастья лье —
но тебя скоро сменит снег.
И весь заметёт пургой. Весь мир,
населенный сквозь тысячи лет людьми,
привыкший, назло самому себе, к ним,
как привыкает к распятому – крик.
И как распятый к кресту привык.
Так, рано иль поздно, осень, ты,
привыкнешь ко мне и другим – на «Вы».
Мы скуём тебя, и помрёт тоска —
мы даже смерть сожмём в кулаках!
И золото, лгавшее всем, навсегда
мы сменим на то, что любой искал
по дорогам, в сёлах и городах.
Я пишу, и грустной улыбки прах
вытесняет оскал: я снова прав.
«Зима»
Снег скрипит, пародируя лето качель и танцев,
ныне громких лишь в четырёх стенах,
где ты, как и снаружи – ничей, и податься —
некуда более, чем в берлогу, к снам,
да в норку, сторожить тепло в себе,
бегать мыслью по потолку, белее неба,
которое мыслью мы так милосердно бросили,
взяв поговорку «свинец на нервы»
замест «соль на раны», да только толку-то?
Ни стихи, ни песни не помогут душеньке.
Мы лихие бездне грозить зловещим шёпотом,
а наедине с ней себя лишь рушим мы,
превращая из в чём-то красивых статуй,
оснащённых тремя-четырьмя механизмами,
себя в жалкую надпись, визгливую дату,
кою нянчить берёзам и ёлкам в изморозь,
изморозь и буран, местные штиль и шторм.
Визгами сделать прах наделённым смыслом,
видимо,