увязывать чемоданы, побежали за лошадьми, но покуда запрягали, уже стемнело, и лодки перестали ходить. Утром, чуть свет, вскочили мы, чтобы ехать… и что же? Крыга шла еще сильнее. Сусид опустил голову и не говорил ни слова. Тут наехал к нам курьер, один из адъютантов князя, посланный вслед за нами из Севастополя. Мы все втроем пошли на реку и решились во что бы то ни стало переехать. Лед шел сильно только посередине; к краям было жиже, а местами и совсем чистая вода. Стоило только пробиться сквозь среднюю полосу, и тогда мы там. Мы достали большую лодку и десять багров, чтобы отпихивать лед. Трусливый Сусид говорил, что нельзя, и все говорили, что нельзя, а вышло – можно. Мы сели благословись. Много народу собралось на той и другой стороне смотреть, как мы будем переправляться. Из крепости также вышли кучки и глядели. До встречи с полосой мы ехали благополучно; но тут лед окружил нас и понес. Напрасно багры впивались в него и толкали: самая маленькая льдина была на бегу своем сильнее человека… Тут поднялся крик и шум; мы стали работать веслами и баграми и как-то выбрались на чистое место… Но это был еще не конец: огромная льдина неслась прямо на лодку, угрожая нас опрокинуть. Все увидели ее вдруг и вдруг ударили в весла; лодка вынеслась, льдина прошла мимо, и мы причалили к берегу, где ожидали нас лошади.
Три станции к Кишиневу пролетели мы летом, потому что дорога была прекрасная, по горам; но последняя станция оказалась грязна, и на беду повез молдаван, сонный, неповоротливый, не знавший дороги и не говоривший по-русски. Блажен, кто не имел несчастия ездить с этим народом. К тому же надо прибавить, что у них почти нет никакой упряжи. Лошади везут на особых лямках, без хомутов, и никогда не взнузданы. У четверни всего две вожжи. Пристяжные скачут без вожжей. Разумеется, под гору тройка несет, и как еще не ломают никому шей, это совершенно непостижимо. Слезать же в таких случаях нет и заведения. У меня никогда так не замирало сердце, как в те минуты, когда молдаванские невзнузданные кони мчали нас впотьмах под гору неизвестно куда; а мой товарищ, больше меня привыкший к этим штукам, обыкновенно хохотал во все горло. Стало быть, ко всему можно привыкнуть. В довершение всех удовольствий, испытанных на этой несчастной станции, криков с молдаваном по-русски и по-молдавански, мы сели в грязь, и где же? – уже въезжая в город, едва не в виду своих жилищ! Огни Кишинева приветно горели тут, сейчас за мостом, и манили нас к себе. Дело, впрочем, знакомое: выпрягай лошадей, и поедем верхом! К счастью, вблизи случилась будка. Мы крикнули будочнику. Он явился и оказался преловкий и преуслужливый малый. Огня у него не нашлось. Впотьмах, как некогда гений-путеводитель, перевязал он нам вещи, пока ямщик выпрягал лошадей… как вдруг мы услышали сзади звон бубенчиков: наехала обратная тройка, пустая телега.
– Возьми нас с собой!
– Что ж, можно, – отвечал русский человек, – вы кто будете?
– Такие-то.
– Ну что ж, садитесь.
Итак, мы въехали в Кишинев совсем не теми улицами, как въезжают обыкновенно. Ямщик, избегая грязи, не поехал прямо. Через час мы стучали в ворота своей хаты. На душе было невыразимо приятно. Кишинев показался