тогда благословили подать кадило Святейшему, и после этого я был зачислен в штат иподиаконов. Но прослужил недолго, по состоянию здоровья должен был отпроситься.
Много лет спустя я приезжал к отцу Феодору в храм, и мы вместе вспоминали студенческую пору, как я от него прятался. Прав он оказался, это действительно самый светлый период моей жизни. Помню замечательные службы, наши спевки, которыми руководил отец Агафодор, будущий настоятель Донского монастыря, как пели мы Святейшему «На реках Вавилонских…». Помню задушевные беседы с Колей Соколовым и отцом Сергием, будущим владыкой, – родными братьями Феди.
С братьями Соколовыми мое общение было редким, но чувство привязанности, доверия и искренней симпатии к ним я храню с той поры. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что трудно найти человека, близкого тебе по духу, и счастлив ты, если встретишь хотя бы одного. Мне же Господь послал сразу троих!
Может быть, мы и мало общались, но на всю жизнь. Выразить словами, описать как-то наше духовное единение очень трудно. Однажды, еще до моего пострига, отец Александр, наместник лавры, будущий владыка Алма-Атинский, спрашивал, есть ли у меня друзья, а у меня никого, кроме братьев Соколовых, не было. Многих притягивала их простота и открытость. В то время это было особенно заметно на фоне общего настроения. Тогда ребята жили замкнуто, боялись КГБ. Существовала даже такая семинарская молитва: «Господи, избави меня от друзей, а от врагов я сам избавлюсь». Я дружил только с ними и молитву эту опускал.
Помню, как они по-доброму подшучивали над моей диковатостью, говорили, что я с гор спустился и ничего не понимаю. Федя меня убеждал: «Георгий, ты давай определяйся. Если надумаешь жениться, мы тебе в Москве хорошую девушку найдем. Будешь батюшкой, приход получишь».
Однажды он меня прямо сразил вопросом. «Что ты мне посоветуешь, – спросил он, – жениться или монашество принять?» Я очень удивился, еще подумал, как это он у меня спрашивает совета, потом подумал, что один монах у них в семье уже есть, и ответил, что не знаю его настроения. А потом появилась Галя, и вопрос этот у него, я думаю, больше не возникал.
«Иподиаконство у Святейшего Пимена – самый светлый период в моей жизни».
Учась в семинарии, я посещал иконописную школу и для себя немножко рисовал. Как-то Федя увидел у меня рисунок, который я сделал под старинную открытку. Получилось, наверное, неплохо, я там даже позолоту пустил. Феде она понравилась, и он ее у меня попросил. Через несколько лет заехал к нему в храм. Он обрадовался нашей встрече и тут же при мне стал звонить домой: «Галочка, тут отец Дионисий приехал… Ну, Георгий, который тогда открыточку тебе нарисовал». Я про себя подумал: «Он, оказывается, открытку-то своей будущей матушке подарил. А я-то думал, зачем она ему?» Так любил он свою Галочку, что отдавал все, что самому нравилось. Пустяк, может быть, картинка, но Федя чувствовал красоту и умел делиться своим чувством.
Последний раз видел я отца Феодора на крестинах его Анечки. В Тушине, в его Преображенском