я проснулась от какого-то шороха, открываю глаза – Марина сидит на полу, в темноте, рядом с Яной. Яна спит себе, а Мариночка по волосам её гладит, шепчет что-то тихо-тихо и плачет. Я не стала тогда мешать ей, и она до утра просидела у постели дочки. Я подумала, что, ну всё, значит: успокоилась она, в себя пришла, и мне всё расскажет. Как бы не так. До сих пор не знаю, что тогда случилось.
Нина Петровна замолкает, взгляд её наполненных слезами глаз делается туманным, и я понимаю, что в этот момент она не здесь. Да и сам я словно бы в другом времени: чужие воспоминания задевают меня. И пусть моё отвращение к матери (и как это я согласился так её звать?) нисколько не угасает, зато старуха вызывает во мне чувства… неясные. Ностальгия, возможно? Верно, она напоминает мне Луизу: у служанки Джексонов тоже была непутёвая дочь, воровка, кажется, но таких подробностей я уже не в силах вспомнить. Видимо, те части памяти, что не связаны со мной на прямую, погибают быстрее всего. И ведь я сам виноват! Нечего пропускать через себя этот мир, эти эмоции! Пропускать сквозь сердце жалкую историю, задаваться вопросами – нет, это не моя забота. Господи, пусть все оставят меня!
Над моими мольбами Ты только смеёшься, наверно, потому что дверь открывается со скрипом, и в комнату заходит Яна. На меня тут же накатывает волна необъяснимых ощущений, подобная нервной дрожи, если бы только сердце могло дрожать от волнения, как целый человек. Яна выглядит измученно в мятой одежде и с несвежим макияжем. Её веки лишь полуоткрыты, но присмотревшись к своей бабке, она открывает глаза шире.
– Бабушка? – спрашивает она осторожно.
– Данилу я кормила, и он чистенький, – откликается Нина Петровна, – а я вот, представляешь, так сильно ногой о проклятую кровать…
– Ах, понятно.
Яна отворачивается, бросает сумку на пол и начинает бегать по комнате из угла в угол в поисках чего-то.
– Ищешь что?
– Ага. Носки.
– Так жарко же?
– Ноги натёрла.
– Так дома-то что? Или ты собралась куда опять?
– Ага.
– Я думала, ты с братом погулять сходишь, ты обещала.
– Мне некогда.
– Прекрати носиться, я говорю, – не выдерживает Нина Петровна, – я не могу справляться со всем одна! Мне сегодня готовить, а вечером полы мыть идти. Я на твою помощь рассчитываю.
Яна замирает к нам спиной и не шевелится пару мгновений: только и видно, как плечи её поднимаются от тяжёлого дыхания. Ох, как знакома мне эта маленькая борьба, когда решаешь, сорваться с цепи или же погасить огонь, разгорающийся на поленьях накопленной за день злости. Яна ещё слишком молода, чтобы вовремя замечать разницу между коротким раздражением на родного человека и гневом на весь несправедливый мир, думаю я. Но она поворачивается к нам лицом:
– Да, конечно, – соглашается она, – я возьму его с собой. Я с подругой хотела встретиться, ничего такого – могу и Даню взять.
Сказать по правде, я надеялся, что она откажется: тогда бы я имел возможность наконец остаться один и тщательно