– внутри семьи. Ма после того, как родила меня, быстро пришла в форму, но по старым фото не видно, чтобы она вообще её теряла. Она занимается танцами, медитирует – следит за собой так, как она это себе представляет. И получается совсем неплохо – пресс качает плюс ко всему. Только курит – а я не выношу запаха именно её табачного дыма.
Сейчас мне дерьмово. История с Виком расшатала мои нервы, хотя этого никто не видит – я сдерживаюсь как могу. Если бы я не рассказал Рэ о том, как на самом деле ушёл Вик, я, наверное, уже сам бы отправился по его свежим следам.
Я не знаю, был ли Вик геем или нет, мне всё равно по большому счёту, это ничего не изменило бы тогда и тем более не изменит сейчас. Мы говорили о многом, но не обсуждали, кто с кем трахается – кроме случаев, когда была возможность поиметь какую–нибудь псевдонимфоманку, которая шептала, пока я надрачивал и вставлял, что «ей нужно всего лишь поебаться, всего лишь почувствовать хуй, никаких обязательств, в среду и пятницу пару раз в день». Блядища. Она не выбирала. В среду я был уже пятым, зато в пятницу – всего лишь вторым. Первым всегда был её сводный брат.
Я рассказывал Вику, как физически ощущаю присутствие в её пизде всех членов, что там были до меня, как я трусь об них своим членом, чужие волосы неприятно колются, но остановиться и не ебать её я почему–то тоже не могу. Лобок, смеётся он, заставь её побрить лобок и зону вокруг пизды, тогда тебе даже понравится и оргазм будет ярче.
Вик был прав – удовольствия от этой сучки я не получал. Были и другие, с ними было хорошо, но такой внутренней энергии, которая захватывала меня по средам и пятницам, у них не было. И я продолжал пялить эту корову.
У Вика была одна девушка. Но теперь мне в голову лезут мысли о его возможном «гействе».. Была ли эта девушка всего лишь громоотводом? Нет, я не хочу в этом разбираться. Я говорил с ней после того, как Вик повесился – она места себе не находила, всё плакала и плакала, садилась на диван, поджимала колени и плакала, рыдала и корчилась от осознания. Она тоже знала, что Вик болен.
Трудно сделать то, что сделал я. Выбить стул. Когда кто–то из вас окажется на моём месте, при всех этих обстоятельствах и ограничениях, условностях окружающего мира, в том самом дворе между двумя пятиэтажками – за и против – тогда расскажете мне потом, как вы поступили или не смогли поступить.
Мы не стали ничего делать в лесу, потому что это вызвало бы подозрения. Мне они не нужны. Следы опять же.. Да и кто в такой дождь попёрся бы в лес? Грибы, ага. Мне бы потом эти грибы в жопу по одному засунули. Когда мы пришли к тому дубу, мы уже сильно промокли, замёрзли, меня и без погоды знобило. Вик что–то неразборчиво буркнул, я попросил его повторить.
– Домой. Берём петлю и уёбываем домой.
По пути сюда мы тоже буквально парой фраз перекинулись – как раз о том, что лучше найти другое место. Я слегка охуел, когда он решил сделать это дома. Но, может, и к лучшему. «Домой» – это последнее слово, которое я слышал от Вика перед смертью.
Мы знали, как пройти так, чтобы никто не видел нас вместе. Также я помнил, что у Вика до завтра никого