и, на первый взгляд, весьма далеки от полового инстинкта, в конце концов, являются лишь его подкрашиванием…
– Ну, зачем же вы так грубо, прямолинейно. А ещё – философ.
– Зато честно, – сердито буркнул старик. – Да, половой инстинкт – чувство весьма грубое, но «презирать его» – нет ни малейшего основания, потому что этот инстинкт делает возможным саму жизнь. Он стоит на страже порядка природы.
– И что же, вы, философ, отрицаете саму любовь? – не сдавался Игорь. – Выходит, и тот молодой человек, который страдает от безответной любви, а сердце его рвётся на части, и вон, тот морячок, лобызающий продажную красотку, в конце зала, испытывают одни и те же чувства?
– Почему же… Я этого не утверждаю. – Да, есть высшая форма любви и низшая. Хотя обе они имеют общий источник. Любовь, основанная только на половом влечении, легко вырождается в разнузданность и распущенность, потому что огонь, зажжённый в нас одной особой, весьма легко может быть погашен другою. Но это может произойти и с тем, кто уверен, что любит возвышенно. Вот, разве вы, не заинтересовались той юной трактирщицей, которая вас только что обслужила. И угостила кофе. Вы смотрели на неё совсем не так, как я. Я только любовался её красотой, а вы, вы желали её. Я видел. А как же тогда та, ваша пассия, из-за которой вы собирались покончить с жизнью?
– Её больше нет…
– Умерла?
– Да, то есть, нет. Для меня умерла. Понимаете, всё это время я любил не настоящую девушку, а фарфоровую куклу со стеклянными глазами.
– И как же вы это узнали? Вы, что, её разбили? Вынули у неё глаза? Сердце? Как?
Игорь молчал. Да и что он мог ответить сидящему напротив него старику? Что какой-то таинственный голос в разрушенном соборе сообщил ему эту страшную тайну?
– Так это ж вы мне и сказали, – вдруг нашёлся он. – Только что. Забыли? Так и сказали: «Кто та кукла, которая вскружила вам голову и разбила сердце?»
– Ну, мало ли что я сказал. Я много чего и говорил, и писал. Нельзя верить всему на слово.
– Даже вам?
– Даже мне.
– И вы не боитесь быть опровергнутым?
– Этого опасаться нечего. Опасаться следует другого – быть непонятым.
В это время в трактир вбежал запыхавшийся слуга и, приблизившись к столику, за которым сидел профессор, выдохнул:
– Слава богу, я вас нашёл.
– А в чём дело?
– Барометр, сударь, падает. Похоже, скоро будет дождь, а вы без зонта.
– Полноте, Лампе, взгляните на небо, там ни облачка.
– А я привык делать свои заключения не на априорных суждениях, а на научных знаниях, подкрепленных опытом, – вдруг разродился длинной тирадой слуга и положил на стол массивный зонт.
– Что? – добродушно засмеялся, но не удивился профессор. Похоже, такие пассажи слуги ему были не в новинку. – Да вы, Лампе, философ! И в своих суждениях пошли дальше меня. Может, вам и кафедру предоставить?