лет гастронома, Людмила остановилась и, после короткого раздумья, подошла к телефонному автомату, который был сейчас в тени от зелёного облака липы и выглядел очень уютно. Набирая номер Бориса Борисовича, она неожиданно разволновалась, боясь, что его нет дома, что трубку возьмет его жена, и тогда придется говорить что-нибудь совершенно нелепое, лгать, ища выход, объяснять, что случайно не туда попала. Но трубку, к счастью, поднял Борис, она поняла это по его дыханию.
– Алло! Я слушаю вас, говорите, пожалуйста.
– Боря! – не проговорила, а прошептала она.
В трубке всё стихло.
– Боря, ты слышишь меня?
– Это ты, Людмила? – спросил Борис.
– Да.
– Здравствуй, милая! Здравствуй, дорогая! Я так по тебе соскучился. Когда ты приехала, на сколько?
– Вчера.
– Нам надо сейчас же встретиться. Так хочется поговорить с тобой. Ты не представляешь. Весь год я прожил тут без тебя, как в клетке, как в неволе.
– А почему так редко писал?
– Не люблю писать писем, не умею. Ведь в письмах и десятой доли не передашь от того, что чувствуешь.
– Я тебе не верю.
– Это правда. Без тебя я остро чувствую свое душевное одиночество, – стал оправдываться Борис Борисович. – Мыслями своими, самыми сокровенными, поделиться не с кем. Это хуже всего.
– Я понимаю. Но…
– Тогда я заеду за тобой… через полчаса. Идет?
– Да.
– Ну, пока!
***
Через сорок минут синий «москвич» Бориса Борисовича стоял внутри двора на Таллиннской. Около него неспешно выхаживал, разминая ноги, высокий мужчина в сером костюме. Это был Борис Борисович Волнухин, человек с густыми усами и каким-то особым, неизменно свежим лицом. По правде сказать, его внушительные усы выглядели сейчас излишне тяжеловесно, но дурного впечатления не производили, так как были тщательно прибраны, промыты и уложены. Это лицо украшали очки в безукоризненно темной оправе. Он был коротко пострижен, надушен и держал в руке свежую газету, на ходу проглядывая какую-то статейку в ней.
Через какое-то время к нему во двор спустилась Людмила в потертой джинсовой юбке и желтой кофточке с перламутровыми пуговицами. Он наклонился к дверце машины и достал из салона букет цветов. Людмила, искренне радуясь, приняла красные гвоздики, поднесла их к лицу, вдохнула, закрыла глаза, и сделала вид, будто у неё кругом пошла голова. Потом поцеловала Бориса в гладко выбритую щеку и деловито села в машину. Машина завелась, плавно сдвинулась с места и покатилась по двору, описывая эллипс возле детской песочницы. Немного позднее нырнула под арку и скрылась из вида.
Вскоре Борис и Людмила уже были в Озерках на даче у давнего друга Бориса Борисовича, военного моряка-подводника Михаила Крашенинникова, который серьёзно увлекался живописью. Это было видно по картинам, которые украшали стены дачи, по запущенному, но удивительно красивому саду, где вперемешку росли яблони и ели, клены