для обоснования своих активистских рекомендаций.) Возможно, лишь название книги вводило в заблуждение, тем более что автор позднее выразил сожаление о том, что был неправильно понят, и утверждал, что его выводы относительно эволюционной модернизации были не так далеко идущими. Но предполагаемая им историческая неизбежность демократии служила серьезным основанием для тех, кто настаивал на том, чтобы Америка всеми доступными ей средствами выступала за продвижение демократии в качестве центрального направления политики США на Ближнем Востоке. Таким образом, догматический активизм сочетался с историческим детерминизмом.
Так же неоконсерваторы использовали и великую цивилизационную интерпретацию Хантингтона (который, в свою очередь, обращался к «Закату Европы» Освальда Шпенглера и «Постижению истории» Арнольда Тойнби: первая была написана вскоре после Первой мировой войны, а вторая – после Второй мировой) для обоснования их представлений об экзистенциальном конфликте с исламом по проблемам основных ценностей. В этом отношении непреднамеренное политическое влияние Хантингтона было даже более сильным, чем влияние Фукуямы. Его концепция, доказанная с большой изощренностью и убедительностью, послужила предупреждающим пророчеством: нельзя позволить себе стать самодостаточными. Но в течение нескольких лет, особенно после 11 сентября, «столкновение цивилизаций» стало широко признанным диагнозом глобальной реальности, еще совсем недавно, в 1990 году, казавшейся отдаленной.
Результатом стала манихейская доктрина, с которой ни один из двух исследователей не мог бы примириться: демократия, провозглашаемая неотвратимой целью развития человечества, вступала в экзистенциальный конфликт с основными ценностями. Но такой результат не редкость: в свои поздние годы Джордж Кеннан жаловался на то, что его широко признанный и открывающий новый путь научный труд, обосновывающий политику сдерживания сталинистской России, был искажен прославляющими его анализ и стремящимися проводить его рекомендации в жизнь. Во всяком случае, понятие «демократический конец истории» как заключительный момент великой коллизии с фундаменталистским исламом стал для неоконсерваторов лучом света, пронзившим туман после холодной войны.
Таким образом, глобализация как поднимающаяся волна и неоконсерватизм как призыв к действию стали доминирующими на политической сцене, оттеснив альтернативные точки зрения. Тем не менее, чувство облегчения в конце холодной войны вызвало некоторое беспокойство по поводу глубинных проблем Запада, особенно в сфере морали и культуры. Возникали вопросы о перспективной жизнеспособности западной культуры, которая, казалось, все больше утрачивала моральный компас. Отсутствие этого компаса и стало для меня поводом публично поставить вопрос (это было в 1990-м, в университете в Джорджтауне на лекции, озаглавленной «Послепобедный блюз»), действительно ли поражение коммунизма означает победу демократии.
Этот