Фернана, никого особо не пугала. Правду сказать, видел ее мало кто, разговоры ходили, но многие полагали их бреднями подвыпивших стражников и их веселых подружек. Нет, Речной Замок если и был опасен, то только для тех, кто перешел дорогу королю, или самим королям. Другое дело антонианцы и синяки. Конечно, в Арции они не забрали такой власти, как в той же Мирии, но нужно было быть очень смелым, чтоб пойти им наперекор. Жители Мунта с плохо скрываемым страхом косились на мрачную громаду Замка, которую не делал веселее даже золотистый кантский известняк, пошедший на облицовку стен. Девять башен были увенчаны Стрелами[53], десятая, обвалившаяся в незапамятные времена, казалась уродливым пнем. Ее несколько раз пытались восстановить, но она упрямо падала, едва только рабочие начинали устанавливать Стрелу. После четвертого обвала Предстоятель ордена приказал оставить попытки и из какого-то извращенного фатализма повелел переделать нижние этажи под епископские покои, что и было исполнено.
Вопреки ходившим по Мунту слухам, внутренности замка отнюдь не казались страшными. Чистые безликие помещения, квадратные, мощенные плитами дворы, узкие переходы, освещенные масляными светильниками. Ничего особенного. Что до комнат Его Преподобия, то покойный Доминик любил уют и аляповатую роскошь. Илларион же предпочел, чтоб его апартаменты не выбивались из общего ряда замковых помещений: опрятно, просторно и серо. Однако начинать с переделки собственных покоев новый епископ не хотел, равно как и жить среди изображений юных мучениц, весьма смахивающих на куртизанок, и вычурных бронзовых светильников. Илларион устроился в бывших комнатах секретаря Доминика, и только недвусмысленно выраженное недовольство Ореста заставило Иллариона взяться за переделки, оказавшиеся куда более монументальными, чем предполагалось вначале. Пришлось отдирать резные панели корбутского дубца, снимать бархатные и парчовые драпировки и шпалеры, на которых языческие воины в странных доспехах, защищающих явно не те части тела, с вожделением сдирали одежды с явно ничего не имеющих против дев.
Вытканные распутницы были приговорены к сожжению на замковом дворе, когда же их убрали, взору Иллариона предстала оштукатуренная стена, по которой змеились трещины от костылей, на которых висели непотребные изображения. Оставалось решить, чем их заменить: другими шпалерами, простым серым ковром без узора или же просто оштукатурить стену. Илларион задумчиво провел рукой вдоль змеящейся трещины, и внезапно большой кусок штукатурки отпал. Окна комнаты выходили на запад, и ласковые вечерние лучи неожиданно выхватили огромный глаз, светло и строго глянувший в душу епископа. Илларион застыл, как громом пораженный, а затем дрожащими руками бросился расчищать проступившее изображение. Куски штукатурки и сухая дранка словно только и мечтали, что осыпаться. Не прошло и полутора ор, как Его Преподобие, замерев от благоговейного восторга, стоял пред суровым мужским ликом.
Это был Кастигатор-Судия, строгий и неумолимый, скорбящий