взглянул на Леграна с видом глубокого удивления.
– Ты, кажется, насмехаешься надо мною…
– Простите, ваше величество… Я, вероятно, дурно выразился. Я не понимаю, что вы ссылаетесь на ваши лета, которые не кажутся мне препятствием.
– Право, ты хочешь смеяться… Не желаешь ли ты меня уверить, что я Адонис?
– Адонис был ветрогон, возвысившийся от прихоти знатной дамы и недостойный милости, которой он сделался предметом.
– Черт побери, как ты его отделываешь!.. А я уверен, что маленькая Монморанси была бы не так строга к нему.
– Нет, государь.
– Как нет?
– Ваше величество, позволите мне напомнить вам, потому что, кажется, вы об этом забыли, что Венера отдала свое сердце победоносному Марсу.
Король слегка покраснел, потом прибавил после довольно продолжительного размышления:
– Мне все-таки кажется, что у Марса в то время, когда она сделала ему этот подарок, не было еще седой бороды.
– Я замечу вашему величеству, что она любила его не за цвет бороды, а за мужество, благородство, великодушие, за то, чем он был… словом, за то, что он Марс.
– Ты льстец, Бельгард, и дурной советчик.
– Бог мне свидетель, государь, что я говорю искренно и откровенно… Все здесь так же, как и я, найдут естественным и законным, что самый знаменитый из наших королей любит самую прелестную женщину во Франции и любим ею.
Король, который несколько минут вертелся на табурете, ничего не отвечал. Обернувшись, он встретил холодный и суровый взгляд королевы, устремленный на него, и невольно задрожал.
– У вас очень взволнованный вид, – сказала Мария Медичи, – что это вам шепотом рассказывал Бельгард?..
– Он подавал мне отвратительные советы… Он советовал мне влюбиться в мадемуазель де Монморанси.
– В самом деле! А вы что отвечали ему?
– Я отвечал, что считаю себя слишком старым для таких зеленых плодов.
– В самом деле, мне кажется…
– А! Вам кажется! – сказал Генрих обиженным тоном.
– Конечно, Шарлотте де Монморанси пятнадцать лет, и я сомневаюсь, чтобы седая борода пришлась ей по вкусу.
– В любви встречались вкусы еще страннее.
Эти слова, обнаруживавшие сильный гнев и сопровождавшиеся злым взглядом на Кончини, заставили Марию Медичи нахмурить брови; но это длилось только одну минуту, и она продолжала тотчас сладеньким голосом:
– Итак, вы не настаиваете на ваших прежних намерениях?
– Каких?
– Вы хотели, сколько мне помнится, пожертвовать мадемуазелью де Монморанси, чтобы дать место этой…
– Не об этом идет речь… Ваш балет хорош и так.
– Я очень рада, что он заслужил ваше одобрение… Вам объясняли сюжет?
– Это, кажется, Диана и ее нимфы.
– Именно… В эту минуту богиня приметила Актеона, который подстерегает ее сквозь листья. Она зовет к себе своих нимф, которые подбегают и делают вид, будто хотят пронзить