силой отразилась боль его души: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к Себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папа́. Голова кругом идёт, верить не хочется – кажется до того неправдоподобной ужасная действительность»{492}. Тем же вечером Государь позвал греческую королеву Ольгу Константиновну посмотреть на лицо усопшего Родителя. «Мы с Ники стояли на коленях и не могли оторваться, всё смотрели на это чудное лицо», – писала королева{493}.
Но при посторонних Государь держался внешне спокойно и даже бесстрастно. Это была черта, присущая многим Романовым, но особенно проявившаяся в Императоре Николае II. Некоторые недобросовестные или духовно нечуткие люди спешили обвинить молодого Императора в беспечности, бессердечности и даже инфантильности. Одним из них был лейб-хирург Вельяминов: «На другое утро после смерти Государя, я еще взволнованный выходил из дворца и на подъезде встретил молодого Царя, о чем-то разговаривавшего с графом Воронцовым. Здороваясь, я спросил молодого Государя, как он провел ночь, и добавил: “представляю себе, какие тяжелые минуты вы должны были пережить за эти последние сутки”. Молодой Государь, казавшийся на вид совершенно покойным, ответил мне: “Мы с графом так воспитаны, что ни в какие, даже самые тяжелые минуты, не волнуемся и не теряем присутствия духа”. Не скрою, что эта фраза меня очень удивила, и я потом не раз вспоминал ее. Странно было слышать эти слова от молодого человека, только что потерявшего любимого всеми отца и менее суток тому назад принявшего на себя всю тяжесть ответственности, падавшей на Самодержавного Царя России, да еще сказанные человеку, близко стоявшему к отцу и имевшему возможность хорошо оценить только что произошедший исторический момент»{494}.
Вельяминов так и не понял, что своим бестактным, неуместным и неумным вопросом он лишний раз доставил душевную боль Государю, который ответил единственно возможным при данных обстоятельствах способом. Такими отговорками, внешне бесстрастным поведением Император Николай II и в дальнейшем будет скрывать от посторонних свои душевные страдания. А жестоковыйные его подданные сначала в сплетнях, а затем и в мемуарах будут рассуждать о царском бессердечии и апатии. Эти рассуждения растащат по своим «трудам» сотни большевистских историков и писателей.
Конечно, потрясение Императора Николая Александровича было вызвано не только глубокой сыновней любовью и преклонением перед государевой мудростью почившего отца, но и страхом перед той колоссальной ответственностью за судьбы России, которая так неожиданно легла на его плечи. Великая Княгиня Ольга Александровна вспоминала, что в Ливадии, после прощания с усопшим Александром III, её Брат подошёл к ней, обнял её за плечи и зарыдал: «Даже Аликс не могла его успокоить. Он был в отчаянии. Он то и дело повторял, что не знает, что будет с нами, что он совершенно не подготовлен управлять Империей»{495}.
Об этом же писал Великий Князь Александр Михайлович: «В эту