сказал кому-то правду. Я рассказал то, что мне доподлинно известно было, а именно то, что с одним из больших английских транспортов, шедшим в Ревель, в Северном море случилось несчастье, что оно было вынуждено вернуться в исходный порт, где клад теперь и перегружается на другой транспорт.
Но в том состоянии морального разложения, в котором пребывала тогда русская колония в Гельсингфорсе, при той сети сыска и наблюдения, которой агенты Антанты опутывали тогда все русское, меня не удивило, что на другой же день после этого разговора английский генерал Марш, начальник военной миссии в Балтике, стяжавший себе впоследствии большую славу при образовании Северо-Западного правительства, как бомба ворвался к Юденичу и стал требовать моего «устранения». Он указывал, что совершенно недопустимо, чтобы лицо, занимающее такой ответственный пост, распространяло «вздорные» слухи о том, как Англия помогает своим союзникам, и в конце пригрозил, что когда Петроград будет взят, он, генерал Марш, меня туда не пустит.
Судьба, однако, захотела, чтобы это «невмешательство» английского генерала не получило осуществления. Юденич, правда, оробел: А. В. Карташев тоже был смущен, но мне все-таки без особых трудов удалось убедить обоих, что наглым домогательствам должен быть дан отпор решительный и немедленный – иначе англичане и впрямь на голову нам сядут скоро. Через несколько месяцев храбрый генерал, как известно, был отозван из Балтики, так как его диктаторские замашки, обнаружившиеся с такой яркостью при образовании Северо-Западного правительства, не пришлись по вкусу даже Верховному совету в Париже, а я остался в Ревеле. Там другие англичане, знатные и скромные, еще долго продолжали ходить ко мне в редакцию «Свободы России» и предлагать «случайные», полученные ими из Лондона корреспонденции, разумеется, определенного характера, но это уже были только просители.
Этот эпизод, надеюсь, послужит некоторым утешением и для князя Волконского.
* * *
Люди его общественного веса играли первенствующую роль в описываемой здесь третьей группировке русских эмигрантов в Финляндии. Они определяли ее «политику» в отношении молодой республики, а равно и по отношению к союзникам и вчерашнему противнику – Германии. Но их было мало, так как во второй половине 1918 года тяга буржуазно-аристократических элементов из Петрограда и Москвы направлялась преимущественно на юг России – в Украину к Скоропадскому. В Финляндию же спасались отдельные представители финансового мира и крупной промышленности, которые «на всякий случай» считали удобнее держаться вместе и поближе к Петрограду или располагали имениями за Белоостровом, отдельные сановники и вельможи, имевшие отдаленную связь – родовую или идейную – с германскими военными и гражданскими администраторами в Финляндии.
Эта социальная особенность гельсингфорсской эмиграции и наложила свою печать на всю ее дальнейшую политику. Профессионалов-политиков левее, скажем, кадетов там не было