миг забытья прошел. Я откладываю кисть. На холсте – Френсис. Взгляд по сторонам – стены, вокруг только стены. Трудно дышать. И так тесно.
Уйти, бежать, прочь отсюда. На улицу, на воздух; дальше! Стены давят меньше, если их не видишь.
– Я люблю смотреть на огонь и плавать на лодке, – Ривер говорила. – И мне показалось как-то раз, едва я оттолкнулась от берега, что лодка моя – старая-старая; прорехи в бортах, тут и там; что она очень древняя, уже на издыхании последнем. И я подумала вот что: нельзя же на старой лодке отправиться за океаны. На ней отплывешь от берега, сама себе станешь смешною; волной захлестнет первый же встречный ветер. Мне нужна новая лодка, и платье новое, из самой Индии, и сандалии – для путешествий.
– Узник был брошен в тюрьму и закован в цепи. Посторонний, – Вито говорил. – Он знал, что ночь короче дня, что на рассвете ему отрубят голову. Он сидел на холодном каменном полу напротив оскала решетчатого окна, прислонившись к такой же холодной каменной стене, и, томимый умиротворенным ожиданием, следил за горизонтом с истинным наслаждением постигшего тайну бытия гения (хоть таковым себя и не считал). Он смирился. И ждал только одного: когда на горизонте вспыхнет зарево, и в замочной скважине, наконец, провернется ключ.
– Да нет же, это другое, – Дженни говорила. – В моем сне цепями гремят, а этот узник совсем безропотный, не бунтует.
На салатовую скатерть ложится туз. Вот моя карта, самая сильная; у меня нет козырей. Но я не жгу костров; я принесла клятву, хотя обычно клятв не приношу и не жду наград, это – пустое. Посмотрите: пустота снаружи, пустота внутри.
На плите закипает, надсадно кашляет старый чайник. Я могу предложить черный чай, зеленый, но к чаю ничего нет; я пью без сахара, запивая собственную усталость. Врожденная отстраненность превратила меня в камень. Ну, вот она – жизнь, а дальше что? Я сижу, склонившись над кружкой, роняю ничтожные слезы, но на моем лице нет выражения; его не исказить морщинками, шрамами не переврать. У меня вообще нет лица. А сердце стучит, придерживаясь взятого за основу такта, следуя высеченному плану, – только где его высекли, на какой скале? Никто не знает. Но он есть.
Что ж, раз так, то мне не остается ничего, кроме как ему поддаться. Я побегу за той ласточкой, да. Я обернусь собственной тенью и в безразличное пространство прокричу – «да!».
Акт третий
– Поезд бежит, оставляя позади поля, горы, мимо воспоминаний пробегая, – Френсис говорил. – Здесь прошло мое детство. В том доме я жил, в той школе учился. Все это – позади. Я отправляюсь в большой город, навстречу неизвестности. Захватывает дух, мысли путаются; затылком чувствую дыхание осени; поезд бежит, грохочет по рельсам с надеждой, ободряюще, но на языке колышется привкус ржавчины.
Сегодня мы простились. Ривер, Дженни, Сара, Вито, Лиам, – они продолжат учебу. Мне же приходится искать работу. Не нравятся мне эти прощальные сцены; я так и сказал, не люблю этого, и всем все стало ясно; все случилось быстро.
Я