а я, если не возражаете…
– Да-да, конечно…
Полковнику принесли котелок с кашей, он уселся на ящик, котелок поставил на колени, стал есть.
– Вы спрашивайте, отвечу на все вопросы, – произнес он с набитым ртом.
– Четыре дивизии и… полк… Как, выстоите?
– Конечно. А куда мы денемся? К тому же завтра придут катера, подбросят пополнение, боеприпасы, продовольствие, заберут раненых. А там, бог даст, и Волга встанет. Да и немец уже не тот, скажу я вам. Нет, не тот. Уже ни того гонора, что был, ни той спеси, ни уверенности. Да и то сказать… Вы, кстати, надолго к нам?
– Завтра должен побывать в Шестьдесят четвертой армии, послезавтра вернуться на тот берег, потом в Москву, – ответил Матов.
– Вот завтра, как развиднеется, сами увидите: трупы, трупы и трупы. И сгоревшие танки. Мы не даем их убирать. Чуть сунутся – тут наши снайпера и пулеметчики: не лезь! А почему? А потому, скажу я вам, что ему завтра опять идти в атаку, а он пойдет по трупам своих же солдат, мимо своих же сгоревших танков… Каково? Особенно, если его только что пригнали откуда-нибудь из Европы… У кого угодно поджилки затрясутся. А тут, я вам доложу, кого только нету: и французы, и венгры, и хорваты, и бельгийцы, и даже поляки и латыши. Не говоря уже о самих фрицах. И ничего, стоим. Скажи мне, что будем стоять вот так еще три-четыре месяца назад, когда отступали по двадцати-тридцати километров в день, не поверил бы. Тем более что драться станем за каждый метр, за каждый этаж, за каждый дом. И те будем стараться отобрать назад.
Полковник, доев кашу, налил в кружку из чайника, спросил:
– Чай-то хоть будете?
– Буду.
– А вы, капитан?
– Не откажусь, – встрепенулся Логунов, задремавший возле печки.
Молча пили чай. Затем Будников спросил:
– Так все же в окопы?
– Да, – ответил Матов.
– Ну что ж, в окопы так в окопы, – согласился Будников почти теми же словами, что и Чуйков. И, кивнув в сторону опять прикорнувшего капитана: – Логунов вас проводит. – Пояснил: – Он тут каждую дыру знает.
Под утро Матов вместе с Логуновым и сержантом-связистом пробрались в один из батальонов, оборонявших развалины четырехэтажного здания на перекрестке двух улиц.
Командир батальона лейтенант Криворучко, молодой, не старше двадцати пяти, обросший рыжеватой щетиной, с перевязанной шеей, встретил гостей неприветливо:
– Что, Логунов, опять пожаловали проверять наши данные? Сами знаете, мы если и врем в своих отчетах, то самую малость, и все для пользы дела.
– И что же ты нам наврал в последней сводке?
– Я даже и не наврал, а только запятую не там поставил, – проворчал Криворучко.
– И все-таки…
– А вот то, что шестнадцать легко раненных не включил в список активных штыков. И себя тоже. А я, между прочим, гнал их в медсанбат: идите, мол, имеете полное право. А они уперлись: раны, мол, пустяковые, да и перед товарищами неловко. А силой я их гнать не могу. Так-то вот.
– Успокойся,