вползает, выползает…
– Тебя он смело поедает, – продолжаю я.
– Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев – грязь.
Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип — это дверь. Ма подскакивает и ойкает, – наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.
В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, ванну и еще круглый краешек стола.
– Похоже, что-то вкусное, – раздается низкий голос Старого Ника.
– А, это остатки праздничного пирога, – отвечает Ма.
– Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?
Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.
– Пять, – шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:
– Джек!
Старый Ник смеется – а я и не думал, что он умеет смеяться.
– Смотри-ка, оно умеет говорить!
Почему он сказал «оно», а не «он»?
– Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?
Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит данг-данг-данг.
– Он уже почти уснул, – говорит Ма.
Но я не сплю. Жаль, что я прошептал слово «пять» и он меня услышал. Надо было мне сидеть тихо.
Они о чем-то разговаривают.
– Ну хорошо, хорошо, – звучит голос Старого Ника, – можно я отрежу кусочек?
– Он уже засох. Если ты хочешь…
– Нет-нет, я ничего не хочу, командуешь тут ты.
Ма ничего не отвечает.
– Я здесь всего лишь рассыльный, выношу мусор, хожу по магазинам детской одежды, забираюсь по лестнице, чтобы убрать с окна снег, всегда к вашим услугам, мадам…
Я думаю, он сказал это с сарказмом. Сарказм – это когда тон не совпадает со словами, которые произносит человек.
– И на том спасибо. – Голос у Ма какой-то чужой. – После этого стало светлее.
– Обидеть человека не трудно.
– Прости. Большое спасибо.
– Так больно бывает, когда рвут зуб, – говорит Старый Ник.
– Спасибо за продукты и джинсы.
– Не стоит благодарности.
– Вот тебе тарелка; может, в середине он не такой сухой.
Я слышу, как что-то звякает, – наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.
Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:
– Да, совсем зачерствел.
Рот у него набит моим пирогом.
Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.
Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь