внимания и лишь уютнее зарывается носом в плед. Лукас устраивает небольшое шоу, картинно разгоняя дым, когда он проходит мимо курящей парочки. Как будто только ему одному позволено отравлять свои кристально чистые легкие.
– Вот то вино, о котором я тебе говорил за ужином на днях. Я думал о нем, и мне кажется, сегодняшний вечер идеально подходит для того, чтобы им насладиться.
– Звучит неплохо. – Я смахиваю с лица лезущие в глаза волосы и смотрю, как Лукас наливает в каждый бокал примерно по три глотка вина. Один он передает мне, а сам усаживается на стул, откидывается на спинку, кладет ноги на стол и погружает нос в другой бокал. Он закрывает глаза, делает глубокий вдох и велит мне сделать то же самое.
– Что ты чувствуешь? – спрашивает Лукас.
Я тоже сую нос в бокал и слегка покручиваю его в пальцах – Лукас показывал мне, как это делается. Пахнет вином. Это все, что я чувствую.
– Кожа, – говорю я. Я подслушала это у него же – так он иногда отзывается о красных винах. Потом вытаскиваю сигарету и сжимаю ее зубами. – И табак.
– Хорошо. Что еще?
Он действительно пребывает в иной вселенной, в претенциозном мире ценителей вин, где не существует такого понятия, как просто хлопнуть бокальчик. Там не пьют. Там получают наслаждение. Это серьезный процесс, требующий сосредоточенности и полного погружения в собственные ощущения. Я закуриваю сигарету. Лукас слышит скрежет зажигалки, немедленно распахивает глаза, снимает ноги со стола и в мгновение ока выхватывает сигарету у меня изо рта. Фильтр прилип к моим пересохшим губам, и вместе с сигаретой он отдирает кусочек кожи.
– Нельзя курить, когда ты пьешь марго восемьдесят шестого года! Ты же полностью убиваешь удовольствие! И для себя, и для меня! Господи, Сэм! Приди в себя, ради всего святого!
Он ругает меня так, словно я – глупый, вздорный ребенок, который не желает слушаться старших. Я съеживаюсь. Лукас смотрит на меня с разочарованием и презрением, и я ощущаю, что проваливаюсь в пустоту, в бездну, где ничего нет. Когда он не одобряет мои действия, мне кажется, что он становится огромным-преогромным, а я – совсем крохотной и незначительной. Он был так мил со мной сегодня, и надо же мне было все разрушить и изгадить.
– Прости, ты прав, конечно. Какие еще ноты там присутствуют?
Я облизываю кровоточащую губу, снова подношу к носу бокал и нюхаю вино. Но теперь все, что я чувствую, – это металлический привкус крови во рту, и, когда я делаю глоток, губу ужасно щиплет. Маверик чует мое напряжение и начинает беспокоиться. Он тревожно обнюхивает мой подбородок и рот и неловко пытается снова улечься мне на колени. Стараясь придержать его маленькие лапки, я случайно наклоняю бокал, и маленькая капелька вина падает на оранжевый плед. Мне кажется, что это происходит очень медленно, и я пытаюсь одновременно прижать к себе Маверика – его лапы скользят на гладкой кашемировой ткани – и перехватить каплю на лету. Мои уши горят, в них стоит гул, и я беспомощно наблюдаю, как марго восемьдесят шестого года расплывается прямо на букве «Н». Я поднимаю взгляд и вижу,