эт аэрем навейте Мириэль ин иллюзионем сэ видере квуам Ганимед ин конспекту.
– Ну? – требовательно спросил по-прежнему слишком красивый и юный блондин.
– Каким ты был для меня, таким и остался, – скривилась Пандора.
– Мириэль, ты все еще меня любишь? – в голосе Ганимед звучало явное напряжение.
– Я больше не вижу тебя юным и волшебно-прекрасным, но думаю мне нужно теперь время, чтобы привыкнуть, потому что несмотря на твою иллюзию, черты того Ганимеда – в тебе есть. Поэтому я не уверена, что я совсем уж равнодушна к тебе.
– Я же говорила, что надо было накладывать иллюзию жабы! – безапелляционно заявила Пандора. – А ты выбрал себя прежнего. Так что, теперь извини. Себя вини! Если она тебя никогда не разлюбит. Я не причем! Я, заметь, предупреждала!
– Мир, Ингвэ, вы не против, если мы, все пойдем спать, – подал идею Ганимед, – утро вечера мудренее. Если Мира и завтра будет что-то ко мне чувствовать, ты, Ора, можешь наложить на меня иллюзию жабы. Я буду только за. Но, прямо сейчас, спать.
– Это более чем здравая идея, – согласился Ингвэ, взяв за руку Мириэль и потянув ее к выходу. Мириэль не упиралась, но и отвести взгляда от Ганимеда не могла. В ее взгляде отчетливо читалось изучение и сопоставление и надежда.
Игвэ и Мириэль, наконец, попрощались, и Ганимед пошел проводить их, оставив притихшую и погруженную в свои мысли Пандору на крыше.
Пандора почти наверняка знала, что надежда Мириэль не на то, чтобы разлюбить, а на то, чтобы не разлюбить. Древней эльфийке – было необходимо это чувство влюбленности, пусть даже невзаимной, но в живого человека. И Пандора, впервые, за свои тридцать три года поняла, что ее неспособность любить – это тоже своего рода проклятие. Пандора поняла, что она не против узнать, что это такое. Но у нее есть только один шанс: если она себе позволит влюбиться – то это будет навсегда. Афина и Гестия – так и не решились. Ее мать – пример очень неудачного выбора. Пандора вздохнула, насколько было бы проще, если бы выбор за нее сделали ее гормоны, но, к сожалению, это не ее случай. Все эти фенилэтиламины, дофамины, серотонины, норадреналины, окситоцины и вазопрессины – не имеют совершенно никакой власти над ней, пока она не позволит себе влюбиться. «Иметь в запасе вечность и только один шанс полюбить – это определенно проклятие», – сделала свой окончательный вывод Пандора, – «а то, что право выбора отдано мне – ничуть не защищает от ошибки, просто делает эту ошибку еще более обидной и болезненной, моя мать тому пример».
– Ты слишком сильно расстроена. Я думаю, Мириэль просто хотела проверить, на что ты способна и не до конца верила, что ты все-таки сможешь и на нее так воздействовать. Поверь мне, завтра к утру – она придет в норму, – попытался утешить ее вернувшийся Ганимед.
– Значит, ты не злишься? – Пандоре было безразлично злится он или нет, но объяснять ему почему она расстроена – она не собиралась. Поэтому она решила, что пусть тешит себя мыслью, что она боится его гнева.
– Я горжусь тобой и даже начинаю верить в успех этого безнадежного предприятия, я имею в виду поход в Нифльхейм и твою безумную