пару духов или демонов, чтобы не тратить время на призыв. Мне же оставалось только ругаться себе под нос, собирая с пола книги, тетради, листы бумаги, перьевые ручки и прочее содержимое сумки.
На полу оставалась всего пара учебников и стопка листов, когда рядом кто-то присел, поднял книгу и протянул мне.
– Вот, вы уронили. – Я поднял глаза. Этого человека я видел уже дважды, но только издали. Член клуба дисциплины, нервный парень, которому лучше не резать себе пальцы бумагой. Он протянул мне учебник по экономике и замер, заворожено глядя мне в глаза. Обычно люди стараются отвернуться, не могут выдержать мой взгляд, но он сидел на корточках, с нелепо протянутой мне книгой, и смотрел, не шевелясь. Не знаю уж, о чём он думал и что видел, но внезапно он отшатнулся, упал, выронив учебник. Я же не могу пахнуть кровью, да? Парень кое-как, не глядя, по стеночке встал на ноги, сделал несколько шагов назад, только потом развернулся и рванул к лестнице, расталкивая всех, кто попадался ему на пути. Его лицо было искажено от ужаса, дикого, почти животного. Не знаю, что он понял или увидел, глядя на меня, не знаю. Я ведь уже привык, что меня боятся, крестьяне из соседней деревни всегда смотрели на меня со смесью страха, отвращения и ненависти. Тогда почему мне так обидно? В носу защипало от наворачивающихся слёз. Я что и правда поверил, что здесь ко мне будут относиться иначе? Что во мне будут видеть человека? Неужели я настолько глуп? Прав был дядя, я – настоящий позор семьи и продукт её вырождения.
Я кое-как запихнул учебники в сумку и встал. Люди огибали меня, спеша на обед, больше никто не попытался помочь, никто не спросил, что случилось. Я застегнул ремешок на клапане сумки и влился в общий поток. Сколько бы ни прошло лет, люди никогда не изменятся, они всегда будут искать более комфортные условия бытия и отворачиваться при виде чего-то неприятного, например, другого человека, попавшего в беду. Они просто пройдут мимо, найдя для себя в мыслях с полсотни оправданий, они закроют глаза, видя, что на них несётся лошадь или, что в них целятся из ружья. Ведь смерть – это всегда неприятно, особенно своя собственная, а от всего неприятного и неуместного они отворачиваются. В такие моменты мне кажется, что семейных хроник вполне достаточно для того, чтобы понять людей и научиться их избегать.
Я ел без особого аппетита, картофельное пюре, и без того подозрительно серое, успело остыть, оно было чуть сладковатым и каким-то клейким. У них повар на француза сменился? Я прожевал и проглотил безвкусный кусок рыбы и запил глотком бледного чая. Надо успокоиться, а то я и так уже нарушил целую кучу неписаных семейных правил. Так, почему этот чудик так меня испугался? Кровью от меня не пахнет, духи внутри меня точно заметили бы это, да и кровь наоборот приводит его в ярость. Да и больно долго он в меня вглядывался, чтобы это было простой интуитивной реакцией. И это что-то увидел или почувствовал только он один. Чем он отличается? Этим своим раздвоением личности, по крайней мере, больше мне ничего не известно. Всё-таки одержимость? Тогда кем, и почему