понарожали правнуков-праправнуков. Ну, в общем, с ладонями нормально. Линии жизни, судьбы, ума. Но не пухлые, дед, не пухлые. Думаешь, нарастят? Обязательно, дед. Обязательно. Только вот скоро март. И тебя поминать. С горячими пальцами. Уж сколько лет прошло. В перчатках.
Чтобы руки не отморозить.
Тараканий бег
В гениальности всегда проблемы. Это расплющенность и разломленность души. Это ломка, истерика, боль, ненависть, любовь. Всё вместе. Гениальные живут по другому закону. По своему. По неписаному. Они вне закона. Они дышат – любят, ненавидят. Все это перелопачивается, видоизменяется, переламывается. Всё в одно корыто. Миску, тарелочку, блюдце.
Гений всегда живёт на каёмке этого блюдца. Понимания у него ноль. Он, как таракан, пробегает по фарфору и, кажется, поднагадил, так и есть. Пробежал – и в мусор. А дальше в мусоропровод. Это его жизнь. Пробежать – не остаться. Всем плюнуть в душу и всех в то же время любить.
И вдруг бабочкой, капустницей, пых, и чтоб прожилками. Из салата с салатными крыльями. Любовью. Такой лёгкий полет, так, чтобы сачком кто-то ухайдохал. И на булавки. Но он трепыхается. Он не дает. Потому что таракан должен, обязан бежать. Перебирая лапами. Топорща усы. Высверливая глазами щели. Смотреть, смотреть. Там, бабочка, она потом. Распялят, распальцуют, разухарят по самые крылья. А сейчас бежать. Тараканом. Вёртким, живым. Не дай Бог, не капустницей. Не дай, Бог, в её тупом полёте и рывках за листьями. По щелям, по щелям. Только так. И одышливо, спокойно, подобрать лапы – где крысы с хвостами. Где трубы текут, и солнца никто не видел. Так, по-спокойному. В глаза – красненькие такие – одышливо сытые и голодные. С топорщимися хребетками и порослью за ушами. Глаза в глаза. Смотри крысе в глаза. Смотри крысе в глаза… И дальше – пробег. Тепло. Трубы. Они греют. За ними люди. Они целуются. Спариваются. А ты бежишь по трубам, по мякоти этой наросшей, по изнанке душ. Зеленоватой плесени. За стеной, в ночи. Под кроватями, где были и другие… И так тебе погано-сыто. Сыто и погано. Но бег. За душой капустница. И не дать ей, не дать взлететь. Всеми своими лапами, усами, панцирем. Не дать, дуре, с её раскрыльями чепуховыми, не дать! К крысам, по-спокойному, так, в глаза.
Но Мосдез пришёл. Глаза тухнут, усы виснут. Мосдез…
И вдруг вспархивает бабочка. Но не капустница. Нет.
Мягкокрылый махаон.
Мороз без солнца
Выплеснуть, обескуражить, возопить. Ты в ночи. Отдать. По капле, по микрону, по волокну души. Дарить людям. Чтобы читали, видели, понимали. Тебя нет, внутри пустота, но есть слово, оно искрится, выигрывается в атмосфере, в чудесном дне, который не настал, в луче невзошедшего солнца, не в хрустком еще морозе. Дарить то, чего нет. Бежать по листу. Искать мороз, солнце, день.
Но там лишь ночь. Враждебная, одинокая, укуренная. И нет ни снега, ни ледяного солнца. Есть ты. И бесы. И клеёнчатая скатерть. Сигарета. Пепел. Обрывок мысли. И лишь заполошная скорбь о морозе. Злополучная…
И вдруг