rel="nofollow" href="#note21" type="note">21. Ведь мне и в архиве посидеть пришлось – за чужие проделки. Знаете, как бывает: кто-то всегда должен сидеть, а «чалку одеть»22, как известно, легче всего тому, кто за себя постоять не может. Впрочем, всё это в прошлом, – Амадей Папильот тяжело, туберкулезно, закашлялся, – и сейчас вот – спиваюсь… Музыка-то везде с гнусью. Два аккорда – три аб… аппорта, я хотел сказать. Очень под нее набираться хорошо… Благо, для меня по старой памяти вход бесплатный и пиво без извращений… А может, и вину свою подсознательно чувствуют, кто их знает… Жалеют? Впрочем, что такое жалость, они не знают.
– Вас сюда после реорганизации направили? – спросил Флёр.
– Нет. После продажи. Здание же несколько раз продавали.
– Простите, не понял, как продавали? – командируемый нагнулся к старику.
– Просто – из одних рук в другие. Ну, как девку гулящую.
– Разве такое возможно? – усомнился Флёр.
– А что ж вы думали, мы единственные на свете? – Амадей Папильот задумчиво и надолго приложился к кружке.
– Постойте, постойте, так получается, что мы всё-таки не единственные?! – радостно воскликнул командируемый.
– Мало того, – оторвавшись от кружки, произнес Амадей Папильот, – мы не единственные, кто на этом свете не существует. Именно – не существует. Всё, что с нами происходит, колобродит само по себе, а мы лишь играем роль актеров, вызубривших роль, но не отдающих отчета в том, что эта роль написана не нами. Мы – марионетки. Куколки. Пустышки. Ну, вы меня должны понимать. Старо как Здание.
– Простите, не понимаю… Мы же движемся. В конце концов, мы чувствуем и создаем. Значит…
– А ничего это не значит. Химера это всё. Серпантин. Шутиха. Мишура. Мы – не живем, мы – экзистируем… Кому – бутик, кому – развал поношенной одежды… Жизнь цвета рваной мешковины, дыхание – в рассрочку… – угрюмо произнес Папильот. – Вот я вам пример приведу. Когда-то работал я в отделе музицирования. Не могу сказать, что был талантлив или даже способен, но, по крайней мере, занимался тем, чем хотел, и для чего, по-видимому, Кем-то создан. В Здании я был в почете, концерты мои многим нравились, да и сам я, признаться, думал, что суть моего существования заключается в том, чтобы не путать тамбур с тамбурином, а тимпан с тампоном. И я отдавал себя всего музыке. М-да… Я имею в виду большую музыку – вальсы, фокстроты, тустепы. И чем же всё закончилось? Продают Здание, а вместе с Ним продают и мою жизнь. Вместо смычка суют в руки шарманку, открывают в концертной зале злачное заведение, выставляют меня за кулисы, назначают администратором какого-то выскочку, места Скрипок и Виол занимают Вискозы и Целлюлозы, в партере ставят столы со скатертями, вместо пюпитра с нотной тетрадью – меню, вместо стаккато – стаканы, помпозо заменяет попса, стрепитозо – стриптиз, фурьезо23 – курьезы… блевота и мокрота, словом. – Амадей перевел дыхание. Флёр молчал. Папильот продолжил: –