Помнишь Кристину из Люведона?
– Помню, – кивнул я. – У нее были длинные черные волосы и добрая улыбка. И бедра у нее были славные, как у коровки.
– Она была у меня первой. Муж ее ушел на охоту на пустошь. Она заметила меня на дороге и попросила ей помочь: ей было никак не справиться с упрямым бараном. Не говоря ни слова, она повела меня через лес подальше от Люведона, а потом неожиданно остановилась, обхватила мое лицо руками и поцеловала. Меня никто никогда так не целовал. Верой клянусь, я никогда этого не забуду. А потом она толкнула меня на землю и оседлала, задрав юбки до пояса. Честно говоря, она взяла меня увереннее, чем я трахал французских девок. Как ты думаешь, это считается грехом?
– Ведь были и другие, потом… Правда? – меня скрутил приступ боли.
– Больше, чем я могу сосчитать.
– Если ты не можешь их сосчитать, значит, это грех. Ты должен был хотя бы имена их запомнить.
– Зачем мне сдались их имена?
Мы снова замолчали.
– Я завидую тебе, Джон, – неожиданно прохрипел Уильям, схватившись за живот и сморщившись от боли. – После тебя хотя бы что-то останется…
– Что?
– Твои дети. Твои скульптуры. А кто вспомнит Уильяма Берда? Священники не станут молиться обо мне. Дом мой сдадут другим людям. Ты хотя бы исчезнешь не бесследно.
– Люди будут видеть твое лицо, – ответил я.
– Нет. Я исчезну, как песок в океане.
– Они увидят тебя на соборе. Твое лицо я изобразил на алтаре в часовне святого Эдмунда.
Уильям задумался.
– Ты правда сделал это?
– Конечно. Я изобразил тебя еще в часовнях святого Андрея и святой Екатерины. И в западном клуатре, хотя там ты получился не очень похожим.
– Почему?
– Там слишком большие уши, а леса разобрали прежде, чем я смог это исправить.
– Ты – хороший брат, – сказал Уильям, хватаясь за грудь и раскачиваясь на камне. – Даже несмотря… на это… Прямо перед Рождеством…
Рождество. Я никогда больше не увижу, как озаряются радостью лица моих сыновей при виде такого обилия мяса. Я не увижу наш дом, дверь, увитую плющом, и омелу под карнизом. Я не увижу сияющей улыбки Кэтрин, когда она присматривает за нашими мальчиками.
Я посмотрел на пустошь.
– Как далеко отсюда до Скорхилла?
– Что?
– До того каменного круга на пустоши, куда мы бегали как-то с Джоном Парлебеном, Уильямом Кеной и другими жестянщиками. Далеко это отсюда?
– Миль восемь-девять… А что?
– Мне нужно туда…Чтобы спасти мою душу…
– Что?! Ты с ума сошел!
– Нет, я… Мне нужно туда.
Уильяма снова вырвало.
– У тебя есть кошель того ребенка. Пожертвуй деньги церкви, и священники будут молиться за тебя.
– Это не мои деньги, чтобы жертвовать их. Ведь бедный ребенок погиб в огне.
– Зачем тебе в Скорхилл?
– Прошлой ночью я слышал голос… На соборе…
– Голос?
– Да.
– Ты