дом – соломинка для тех, кто уже утонул.
Уже при выпуске из детского дома я, ковыряясь в «отпускных» документах, встретил мятые строки корявой записки: «Отказываюсь от сына, потому что не могу…» Жалею, что бросил на ветер этот желтый бумажный листок, как когда-то был брошен сам. Видимо, гены – все бросать… И бросал. Не просто бросал, а кидал как можно сильнее, потому что понимал, что имею такой опыт, который трудно изжить с годами.
Толстая папка с моим личным делом была насыщена моей жизнью. Вот справка, что я болел, вот справка, что я здоров, вот справка, что я что-то украл, характеристики ежегодные, отчеты, грамоты. И ни одной фотографии. Я досконально просмотрел все это свое «дело» и выбросил его в первую попавшуюся урну. Не потому, что хотелось скрыть свое прошлое, а потому, что очень уж гадка была «нутрянка» этой папки, где я предстал каким-то недалеким и вороватым, с рекомендациями быть отправленным в спецшколу или тюрьму. Не жалею об этом. Потому что в этой папке был не я.
Признаюсь честно, при рождении я был отчасти некачественным. У меня были искривлены ноги, которые выпрямились только к выпуску из детского дома. Мне сильно повезло, что это произошло, потому что в жизни нельзя быть ущербным, иначе тебя, как в Спарте, сбросят со скалы. В социальной стране нельзя быть хуже других, это сразу приговаривает тебя постоянно быть последним.
Я очень сильно косолапил, и это причиняло мне массу неудобств, потому что, как известно, «семеро одного не ждут». И меня никогда не ждали, я плелся всегда последним, ковыляя и перебирая своими непослушными ногами. Может, маме показалось, что у меня ДЦП или еще чего, и она решила не брать меня с собой? Потом так же она оставила в роддомах еще двух моих братьев, о существовании которых я узнал спустя несколько лет. Возможно, и у них тоже что-то было с ногами. Это не суть важно – кривые ноги и даже руки, главное, ты не нужен весь, целиком. Ты брошенный. Кстати, уже в детском доме мне сломали руки, видимо, для полной картины: кривые ноги и сломанные руки. Не зря тебя, Санек, сдали.
Мать забрала свои вещи и ушла, как я теперь понимаю – до своего гроба, потому что никогда уже мы не будем с ней жить вместе. Никогда. Теперь я знаю, что мы разошлись навсегда. Она «подарила» мне такой жизненный путь, за который мне сложно сказать ей спасибо. То, что мне пришлось пережить потом, не пожелаю никому.
В роддоме, как правило, новорожденные дети живут недолго, функция роддома – принять «тело», а затем брошенных детей передают в новое сиротское учреждение, по этапу, с собой у тебя только медкнижка и та одежда, которую дали в дорогу. Опять же я не знаю, какого числа и месяца, на сколько недель меня перевезли в дом малютки. Сейчас таких учреждений нет, потому что за новорожденными идет охота, многие хотят их усыновить, а тогда случаи усыновлений были единичными. В доме малютки мне предстояло пробыть некоторое время, ожидая своего перевода в дом ребенка. Не помню даже, где это было, нет ни памяти, ни документов. Одно знаю: в доме малютки уже никто не орал. Там всякая надежда,