.

каприз свой исполнить. Но суматоха поднялась большая. И уже у городских ворот Дунаю передали, что и князь, и все, кто с ним рядом сбились с ног.

      – И где тебя только носит?

      – А что мне нельзя быть там, где хочется, – взорвался Дунай, на свободу, которого шло наступление, – я и не обещал все время около него оставаться.

      Нынче он был особенно дерзок, и их свидание могло плохо закончиться.

      – Хоть бы о других подумал, – крикнул ему в след один из воинов, – ему князь и слова не скажет, а мы-то отчего страдать должны.

      Он был прав, князь умел скрывать зло на невинных. Особенно когда повинны в том были его любимчики. Но последних слов его воин уже не слышал. Он не особенно торопился, но решил избавить от незаслуженного наказания тех, которые от князя не отлучались и ему во всю прыть служили.

      – Что приключилось-то, – стал допрашивать княжеских слуг Дунай, – я что прогуляться и с русалками поговорить не могу?

      Он видел, как испугались некоторые после его слов, и лукавая улыбка скользнула по его прекрасному лицу.

      – С какими русалками? – князь странно побледнел, словно бы одна из девиц снова появилась перед ним.

      – А ты разве не знаешь, что одна из самых красивых девиц из любви к Ярополку (он спокойно произнес запретное имя, которое никто другой не посмел бы назвать), бросилась в пруд лесной. Она и оказалась русалкой. Говорят, что я на убиенного князя похож. Вот и зовет она меня порой, чтобы со мной потолковать. Она хочет заполучить себе живого воина, мертвец ее не особенно радует.

      Владимир молчал, он знал, что его воин издевается над ним, но ничего сказать ему больше не мог. При многих он напомнил Владимиру о самом страшном преступлении, им совершенном. Он не хотел слушать ни про брата своего несчастного, ни про русалку.

      Богатырь понимал, что он тронул ту самую струну, которая так важна была, и никак не мог замолчать. Он не собирался церемониться с подлецом, даже если тому удалось князем стать. И дух его от собственной дерзости захватило.

      – И отчего мне приходиться улаживать дела, которые другие натворить смогли, – сетовал он на собственное положение.

      – Кому-то на роду написано творить их, а кому-то исправлять чужие преступления.