сравнить ее с другими методами преподавания. Но было и еще с чем сравнивать: Аттикус и дядя Джек когда-то учились дома, а знали все на свете – во всяком случае, чего не знал один, то знал другой. И ведь отца столько лет подряд выбирали в законодательное собрание штата, и каждый раз единогласно, а он понятия не имел о хитроумных приемах, без которых, как полагали мои учителя, нельзя воспитать хорошего гражданина. Джима учили наполовину по «десятичной системе», а наполовину по самой обыкновенной – просто заставляли ломать голову над трудными задачками, и он как будто неплохо действовал что в группе, что в одиночку; но по Джиму судить нельзя: еще не родился на свет человек, который придумал бы, как удержать его от чтения. Ну а я знала только то, что вычитала из журнала «Тайм» и из всякой печатной страницы, какая дома попадалась мне под руку, а в классе еле-еле тянула лямку, в которую нас впрягла новая педагогическая система, принятая округом Мейкомб, и все время мне казалось, что меня обкрадывают. Как и почему, я не понимала, но все-таки зачем это нужно, чтобы я двенадцать лет подряд помирала со скуки?
Весь этот год уроки у меня кончались на полчаса раньше, чем у Джима – он учился до трех часов, – и я одна мчалась во весь дух мимо дома Рэдли и останавливалась только на нашей веранде, где мне уже ничто не грозило. Но однажды я на бегу заметила нечто такое, что задохнулась от неожиданности, огляделась по сторонам и повернула назад.
На самом краю участка Рэдли росли два виргинских дуба; корни их выползали на дорогу, она была вся неровная, горбатая. И вдруг в стволе одного дуба что-то блеснуло.
Из ямки, откуда выпал сучок, мне подмигивал, сверкая на солнце, комочек серебряной фольги. Я поднялась на цыпочки, еще раз торопливо оглянулась и вытащила два пакетика жевательной резинки без верхней бумажной обертки.
Я чуть было не сунула их сразу в рот, да вспомнила, где я. Побежала домой и уже на веранде осмотрела мою добычу. По виду жвачка была совсем свежая. Понюхала – пахнет вкусно. Я лизнула жвачку и подождала немножко. Осталась жива – и сунула всю ее в рот. Это была «двойная мятная».
Пришел из школы Джим и сразу спросил, что это я жую и где столько взяла. Я сказала – нашла.
– Что найдешь, есть нельзя.
– Так ведь я не на земле нашла, а в дупле.
Джим недоверчиво хмыкнул.
– Нет, правда, – сказала я. – Вон на том дубе, который поближе к школе.
– Выплюнь сейчас же!
Я выплюнула. Все равно в жвачке почти уже не осталось никакого вкуса.
– Я полдня ее жую и еще не умерла, меня даже не тошнит.
Джим топнул ногой:
– Ты что, не знаешь, что те деревья даже трогать нельзя? Помрешь!
– Ты ведь тогда тронул стену!
– Это другое дело! Иди полощи горло сейчас же, слышишь?
– Не хочу, тогда весь вкус во рту пройдет.
– Не станешь полоскать – скажу Кэлпурнии.
Пришлось послушаться Джима: с Кэлпурнией связываться не хотелось. Почему-то с тех пор, как я пошла в школу, наши отношения совсем изменились: Кэлпурния уже не тиранила