брошенные назад чуть ли не в лицо крохи хлеба и белья, собранные так тщательно и безнадежно. Это были жёны, матери, сёстры заключённых. При виде их у молодого мужчины сразу сползла улыбка с лица. Сгорбившись, он ускорил шаг, стремясь поскорее пройти мимо несчастных женщин, не смея поднять на них глаза. Больше всего Луков боялся встретить здесь кого-то из родственников тех, с кем он был арестован по одному делу, поэтому чуть ли не бегом спешил поскорее миновать место скорби и печали.
Но неожиданно на его пути возникло непредвиденное препятствие в лице красноармейца в остроконечном суконном шлеме с красной матерчатой звездой на лбу. Тот выскочил в одной гимнастёрке, шароварах и огромных валенках из заколоченной войлоком двери караульного помещения. Причём ворот на его гимнастёрке-косоворотке был по-молодецки расстёгнут. У красноармейца потухла папироска, и он выбежал прикурить у какого-нибудь прохожего. И хотя у Лукова не было при себе ни спичек, ни зажигалки, ему пришлось приостановиться.
И тут он услышал за спиной женский голос, показавшийся ему очень знакомым:
– Одиссей Гекторович! Как! Неужели это вы?!
Луков быстро обернулся, словно его позвал призрак. Молодой человек стал искать глазами ту, которая окликнула его. Он не сразу узнал в старухе с растрёпанными седыми волосами супругу профессора Свекольникова. Одиссей был поражён, ибо знал эту даму блистательно светской львицей, которая была украшением любого общества. Когда-то она была не только красива, но и умна. Если на университетских вечеринках госпожа Свекольникова начинала декламировать стихи собственного сочинения, то многие из собравшихся слушали её, вытянув шеи и затаив дыхание. На балу в честь наступающего 1915 года её выбрали всеобщим тайным голосованием хозяйкой и королевой вечера. К великой ревности её супруга в эту некогда великолепную женщину влюблялись не только преподаватели, но даже студенты, которым она по возрасту годилась в матери. Будучи модницей, профессорша любила и умела одеваться… От былой элегантности не осталось и следа. На Свекольниковой были какие-то обноски. Она прижимала к груди крохонький свёрток, в котором, судя по всему, находилась передача для её мужа.
Чувство стыда за то, что он свободен, в то время как муж этой несчастной и остальные арестованные по одному с ним делу товарищи продолжают томиться за этими стенами, захлестнуло Лукова. И он смалодушничал, сделал вид, что не узнал знакомую и чуть ли не бегом бросился прочь.
Если бы в кармане его случайно завалялся последний четвертак, он бы, не задумываясь, потратил его на извозчика, лишь бы только поскорее исчезнуть с глаз этой женщины. Но в нынешней Москве деньги ничего не стоили, да и извозчиков теперь было не сыскать, так как все лошади были либо давно съедены, либо мобилизованы в Красную армию.
Кажется, Свекольникова что-то резкое крикнула ему в спину. Но к счастью Луков не разобрал её слов. Всю дорогу Одиссей корил себя за минутное малодушие и не находил оправданий своему поступку. Как он мог так позорно бежать,