то, чем телесное опровергает подноготную событий и самого себя?
Не прогадать бы с ответом.
Разные отрывки
(Дополнения к миниатюре «Детские площадки»)
1
Но может быть, мое сопротивление вторжению тех, кого я не хочу знать, – это только привычка заранее отталкивать незнакомцев, а с ними и самого себя как единственного незнакомца, который вообразил себе вторжение во что-то, что имеет неясные качества?
2
Впрочем, мне думается, что за нами кроются опережения и отставания, и единственное, чем мы можем опередить себя или отстать друг от друга, это представлениями о том, что мы опережаем себя там, где не хотим, и отстаем там, где стремимся к этому.
Немилость
Я, наверное, расскажу об одном человеке и о своей немилости к нему. Что он позволил себе, из-за чего я не нашел оснований, почему я должен не ополчаться на него, или почему он не обязан стараться не попустительствовать моей обиде. Всё не так сложно, но слишком выматывающе, чтобы долго объяснять, и почти многое очень непонятно, чтобы я сам смог ответить на вопросы о нашем конфликте.
Я заметил тут вот что: я не хочу, чтобы он постоянно был в моей немилости, ведь рано или поздно найдется кто-нибудь, на кого я ополчусь с новой силой с позывом не наделять его шансом помышлять, будто он хозяин ситуации в нашем противоборстве.
Но это только планы на будущее. А пока что у моей немилости есть явственная цель. Я вот думаю: моя немилость к человеку – явление с долгой судьбой, отчего же мы не можем научиться у кого-нибудь, как вернее не оставаться противоборствующими сторонами?
Моя немилость к нему и его ответ на нее – бегство, скрытность, мысль о критичности своего положения по отношению к моему вниманию – перерастают в своеобразную обоюдную борьбу. Но с единственным условием – я по большей части властен над ситуацией, а он только как данность принимает всю абсолютную непогрешимость этого обстоятельства и продолжает испытывать на себе тяжесть моей немилости.
Он бежит, по правде говоря, не оттого, что я могу причинить ему вред, а от моей немилости, это превращает его в одиночку с единственным преимуществом – человеческой неотзывчивостью, которой он и упивается и которую отторгает.
Он прячется, однако любое укрытие имеет изъян – рано или поздно его надежность разбивается вдребезги кувалдой времени, человеческой неосторожностью и утратой готовности быть осторожным и достаточно немнительным. Одно место гонит человека к другому месту, а другое место вверяет его спорной надежности третьего места, но даже тут мысль о моей немилости не позволяет ему мечтать о смягчении моей немилости.
Это похоже на гонение.
Я озлоблен – или не злоба это? – на него, потому что он постоянно на расстоянии не моих действий, на расстоянии моего негодования и неудовлетворенности от своего невсесилия.
Я