может быть, друг Ибонаки, все может быть, – ответствовал я. – В любом случае как только мы сменимся я поспешу в её храм и возолью на жертвенник целых пять сё12 рисового вина.
Ибонаки понимающе сглотнул, молвив:
– Мне бы сейчас хватило и парочки го13.
Немного погодя, подождав, пока мимо нас прошествует какая-то троюродная тетка Государя, он продолжил:
– Тебе пора женится, Хатэ, – (все мои друзья зовут меня Хатэ) – но племянница Императора, это я тебе скажу…
Я только беспечно засвистел, ведь влюбленным все препятствия кажутся разрешимыми. На мой свист ширма за нашими спинами вдруг распахнулась и оттуда выглянула… она! Удивленно округлив глаза, она охнула:
– Это ты?
Я судорожно кивнул. А Ибонаки хмыкнул:
– И он ещё будет отрицать, что Ягахаэ-химэ всячески помогает этому недотепе!
А ведь я и не думал отрицать!
– Вы – Митикоси? – спросил я, ибо это был наименее глупый вопрос, из тех, что вертелся у меня в голове.
– А вы – Хатэтуримо! – ткнула она меня своим нежным пальчиком в складки кимоно на груди. – Я узнала твое имя у вашего этого, ну, такой страшный…
– Ритиморо! – пискнул перепуганный Ибонаки.
– Да, от него!
– Да нет, – совсем тихо просипел мой верный друг, – я не уточнял, о ком идет речь, просто он сам идет сюда. Вам надо спрятаться, госпожа!
Пред тем как исчезнуть за ширмой, Митикоси закрыла нас от лица приближающегося Ритиморо широким рукавом своего кимоно, и шепнула мне:
– Я читала ваше хайку…
Это она о том хайку, что было нацарапано на полу!..
Какими словами нас потом крыл начальник стражи, за недозволенные разговоры с императорскими родственницами, я даже не слышал, витая в небесах. О Боги, она читала мои вирши, сложенные для нее! Да я и не мог мечтать о таком! Ведь хайку ей понравилось! О, милая Митикоси!!!
Нас снова перевели на другое место службы. Ибонаки только горестно вздохнул, когда выяснилось, что теперь мы будем охранять Государев дровяной сарай.
– Вот теперь будешь для пеньков свои хайку писать, – сообщил он мне, насупившись. – Для пней и бревен. Подумать только, променяли Государя на дрова!
– Она придет! – ответил я.
– За дровами? Вряд ли. И вообще, что это за манера такая отвечать невпопад?
– Она любит меня! – уведомил я Ибонаки.
– У отца есть знакомый врач, надо бы тебя ему показать! – с этими словами он подпер стену сарая плечом и умолк.
И тут я ощутил приступ раскаяния. В один миг я осознал, как велика моя вина перед другом, которого по моей вине лишили почетного места службы, перебросив на самые задворки Государева дворца. Здесь, среди лопухов-переростков, обильно расплодившихся из-за того, что сюда выливают помои, я встал на одно колено и начал говорить:
– Ибонаки, друг мой, можете ли вы простить своего неразумного