были дряхлый старец, хлопотавший о высвобождении внука из долговой тюрьмы, пожилой самурай, недовольный размером своей воинской пенсии, и крестьянка с прошением об уменьшении податей взимаемых с нее, ибо муж женщины давно уже умер. Просители, коротая время в ожидании, обычно делятся меж собой своими бедами, так вот я и узнал, кто из них с чем пришел. Но чем же было поделится мне? Я не стал таится, и рассказал все как есть, что пришел просить руки императорской племянницы. Они только ахнули, а потом, посовещавшись, решили пропустить меня первым.
– Наши дела как ждали, так и ещё подождут, твое же дело не терпит отлагательств! – сказал мне старик.
И вот я, с трепетом в душе, смиренно склонив голову, скинул свои дзори17 перед входом, вошел особым семенящим шагом, которым полагается передвигаться просителю, вошел в ту самую Большую Приемную Залу, в которой ещё не так давно стоял сам, охраняя вход в Личные Императорские Покои. Теперь на нашем с Ибонаки месте стояли два других молодых самурая, старательно изображающих на своих лицах зверские выражения. «Нет, – подумал я, – до нас с Ибонаки вам ещё далеко. Молодые вы ещё…» Церемониальные копья, как я заметил, дрожали у них в руках, а сами парни с трудом выдерживали вес парадного доспеха, тяжеленного, составленного из тысячи железных пластин со здоровым стоячим воротом.
Император сидел аж на трех дзабутон18 под балдахином, полностью скрытый его тенью, ибо смертным просителям не полагалось лицезреть его Божественный облик. В другое время – можно, но не в часы подачи своих просьб. Я, например, не единожды видел Государя, и даже пару раз сопровождал его выход. Бессменный главный Императорский советник, старик Хиро, кутаясь в своё темно-синее кимоно, стоял по правую руку Его Высочайшего Величества, со странным выражением взирая на меня. На его высоком челе отражались блики жировых светильников, обильно чадящих в разных углах Залы. Я сначала, как положено по этикету, пал ниц, трижды коснувшись лбом циновок, а потом, встав на оба колена, молвил, не поднимая глаз:
– Хатэтуримо, из рода Осаки, пришел к Государю с нижайшим прошением.
Хиро склонился над Божественным ухом и что-то быстро прошептал.
– А, – молвил Император своим чуть хрипловатым голосом, – Осаки, да! Я знавал твоего мужественного отца, мы с ним плечом к плечу прошли Чхонскую компанию от начала до конца. Он был бравый офицер! Надеюсь, его сын таков же?
Я кивнул. Вот ведь как?! А отец никогда и полусловом не намекнул, что он помогал Государю возвращать престол предков…
– Как он поживает? – спросил Император.
Советник сочувственно глянул на меня. Я же принял вопрос стоически, ведь не может правитель Великой Державы помнить всех своих бывших соратников, постоянно интересоваться положением их дел.
– Батюшка умер восемь лет назад, – произнес я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. – Старые раны…
– Храбрый воин был. Осаки,