мы все почувствовали себя братьями и сестрами, любящими друг друга.
Слева, прямо от площади, начинался Йозефов с его еврейским кладбищем и синагогами, в которых неоднократно, за долгие годы сожительства города с евреями, происходило их избиение.
Но мы были уже в двадцать первом веке, все это позади. Мы пели.
Я вспомнил, что мне нужно срочно возвращаться в отель. Я Соне обещал.
Ужасно, что все станции пражского метро одинаковые. Хотя я понимаю чехов, под землей они отдыхают от музейного великолепия, царящего на поверхности.
Погружаются в свою любимую атмосферу постмодернизма. Аккуратно, по толике они насаждают его и сверху. Вспомнить хотя бы этих отвратительных бронзовых младенцев, ползающих по телебашне. Да и саму телебашню.
А меня интересует только старая Прага.
Чехи слишком к ней привыкли.
Побывали бы у нас.
Мой вагон шел полупустым. На какой-то станции с розоватым оттенком бублинков вошла группа студентов. Извините, бублинки – это по-чешски пузыри.
Выпуклые пузыри – неизменная деталь оформления каждой станции, кроме тех, что выходят на поверхность.
Прагу любила Цветаева. Но тогда еще не было метро.
Студенты, разместившиеся в противоположном конце вагона, начали говорить по-казахски. Громко, на весь вагон. На шала-казахском языке. Это значит – перемежая казахские слова русскими. В произвольном порядке. То глаголы русские, то существительные, то вставляли термины непереводимые, но обрусевшие. Но в основном, конечно, матерные.
Говорили о зачетах, о преподавателях. Я не слушал. Сидел с закрытыми глазами, прислонившись виском к стеклу, и думал о Соне. Пиво слегка мешало мне думать о ней.
Соня работает моделью. Вернее, она – модель. Работать можно сварщиком или учителем. Тогда вечером можно становиться кем-то еще. Кем-то домашним и простым в общении. А моделью работать нельзя. Ей нужно быть.
Казахские студенты продолжали разговаривать. Только открытие и закрытие дверей на станциях слегка приглушало их высокие голоса. Ни слова о родине.
На третьей станции часть компании вышла, попрощавшись по-русски с остальными.
Оставшиеся двое притихли. Я закрыл глаза и, когда открыл их снова, приехал на конечную станцию. Пива оказалось предательски много.
Проходя по перрону мимо студентов, я по-русски спросил время. Студенты ответили: “Шесть вечера”, – даже не удивившись. Чему удивляться? Я выглядел туристом. И даже не прятался. Не прикидывался местным. Озирался на улицах. Беззастенчиво разглядывал лица пассажиров метро. Покупал ненужные предметы.
Я спросил:
– А что это за станция, ребята?
– Конечная. Не помню, как называется. Мы отсюда в Вары поедем, – ответил один из них. С детским лицом и жидкими усиками.
– А что там, в Варах? – развязно спросил я, делая явное ударение на этом обжившемся “Вары”.
– Апашка моя туда лечиться приехала. В Пуп. Знаете?
– Мы к ней, –